Впрочем, все это было впереди… А пока русские князья не по своей воле превратились в настоящих землепроходцев. Константин Ярославич, преодолев в общей сложности около 10 тыс. верст, вернулся из Монголии в 1245 г. А вскоре Батый вновь вызвал к себе русских князей. Настал черед самому Ярославу Всеволодовичу по следам сына ехать на поклон к Великому хану, в Монголию. На сей раз путь был уже не столь опасным и неведомым: Ярослава, конечно же, сопровождали люди из свиты Константина, только что вернувшиеся из Забайкалья.
Однако смертельная опасность для великого князя Владимирского таилась в самой обстановке «двоевластия» в степях. При дворе Великого хана на Ярослава смотрели как на ставленника ненавистного Батыя. Да и среди самих русских князей не было единства. Даже попав под власть «поганых», правители Руси не перестали враждовать друг с другом. Более того, борьба приняла невиданно жестокий, низменный характер. И если раньше главным средством решения княжеских споров было сражение «в чистом поле», то теперь все чаще применялось новое, страшное оружие — донос Батыю или самому Великому хану на своего недруга.
Все это, конечно, знал и учитывал князь Ярослав Всеволодович. Отправляясь в Монголию, он понимал, что едва ли вернется живым. Однако выбора у него уже не было. Князь явился ко двору Великого хана, пробыл там несколько месяцев и умер 30 сентября 1246 г. на обратном пути, где-то в безлюдных степях Южной Сибири. В источниках есть сведения, что его отравили. Поводом для расправы послужил донос одного из бояр. Рассказывали, что мать Великого хана Гуюка Туракина поднесла Ярославу чашу с ядом медленного действия. Таким образом правители Каракорума надеялись избежать упреков со стороны Батыя. Кто знает, отчего мог умереть 56-летний русский князь много дней спустя после отъезда из ставки Великого хана?
О чем думал, приближаясь к последним верстам своего земного пути, князь Ярослав? Должно быть, там, среди ржавых осенних степей Джунгарии, он вспоминал о далекой Руси: «О светло светлая и украсно украшенная земля Русская!» Только в разлуке можно узнать всю силу ее притяжения. Конечно, вспоминал Ярослав и о доме, об умершей незадолго до его отъезда жене — княгине Ростиславе. Ярослав верил: она ждет его там, в горнем мире, в небесных селениях.
Но более всего думал Ярослав о сыновьях. В них видел князь продолжение себя, своего дела: «Вот наследие от Господа: дети; награда от Него — плод чрева. Что стрелы в руке сильного, то сыновья молодые. Блажен человек, который наполнил ими колчан свой! Не останутся они в стыде, когда будут говорить с врагами в воротах» (Псалтирь, 126, 3–5).
Ярослав и вправду «наполнил колчан свой»: семь сыновей-наследников должны были получить согласно его завещанию самостоятельные уделы в Северо-Восточной Руси. Но конечно, более всего думал князь о старшем сыне, Александре…
Оглядывая весь круг деяний невского героя, легко заметить: он удивительно схож с послужным списком его отца. Во всех своих делах и походах Александр не был первопроходцем; он шел буквально «след в след» за отцом, повторив его судьбу даже в деталях. Однако его победы выглядят несравненно ярче не только из-за перемены исторического фона — они словно вспышки во мраке всеобщего отчаяния! — но и благодаря его молодости, блеску личного мужества и какой-то особой, веселой дерзости.
По свидетельству древнегреческого историка Плутарха, Александр Македонский, подбадривая одного молодого воина, которого также звали Александром, сказал ему: «Твое имя обязывает тебя быть мужественным». Первый из русских князей, носивший имя Александра, уже в юности в полной мере оправдал свое громкое имя.
Александр Ярославич узнал о кончине отца лишь спустя несколько месяцев. Он немедленно приехал во Владимир, где и встретил печальную процессию. Засмоленную дубовую колоду с телом князя поместили в белокаменный саркофаг. Как и другие великие князья, Ярослав был погребен в стенах владимирского Успенского собора.
Прощаясь с отцом, Александр уже знал: отныне в его судьбе многое должно перемениться. Хочет он этого или нет, но ему предстоит тяжелая борьба за власть. Его соперниками станут не только младшие братья отца — Святослав, Иван, но и собственные братья — Андрей, Михаил, Ярослав, Константин, Василий, Даниил. Так уж издавна повелось в княжеских семьях: властолюбие неизменно торжествует над братолюбием, желание занять лучший, богатейший «стол» оказывается сильнее страха «впасть в грех» и тем навлечь на себя гнев Божий, о котором так часто говорили призывавшие к миру церковные проповедники.
Единственный способ выйти из борьбы, сохранив достоинство и жизнь, — принять монашество. Именно так поступил некогда черниговский князь Святослав Давыдович. Не желая участвовать в кровавой игре честолюбцев, он затворился в стенах; Киево-Печерского монастыря. Вместо того чтобы побеждать других, князь решил победить самого себя: сломив гордыню, он облачился в грубую монашескую рясу и стал самым смиренным из печерских иноков. Родичи вначале смеялись над ним, затем пытались силой забрать его из монастыря — но Святослав был непреклонен. Жестокие законы «мира сего» уже не властны были над его преобразившейся душой. Твердо и радостно он шел по избранному пути самоотречения и власти над собой…
Александр с почтением вспоминал о князе-иноке, причисленном к лику святых. Но путь монашества, конечно, был не для него. Он был в расцвете своих сил, чувствовал себя призванным для совершения великих подвигов. Кто не знал тогда о его блестящих победах над шведами, немцами и литовцами! Он готов был сразиться с любым противником и победить его, как побеждал когда-то своих врагов его знаменитый тезка — Александр Македонский.
Оглянемся и мы на ранний, «новгородско-переяславский» период жизни Александра, полюбуемся его блестящими победами, которые служили тогда единственным утешением для израненной, обескровленной Руси…
Летом 1240 г. шведские корабли пошли в Неву. Поход этот, как полагают, не был обычным, рядовым морским набегом потомков древних викингов на земли соседей. Он имел стратегическое значение (70, 158). Именно в эти годы шведская знать, поощряемая католическим духовенством, готовилась подчинить себе финское племя тавастов. Но и новгородцы уже давно стремились установить свой контроль не только над Карельским перешейком (это им удалось еще в XII в.), но и над внутренними областями Южной Финляндии, где жили тавасты. В русских летописях они известны под именем «емь».
В 1240 г. шведы решили воспользоваться тем, что Новгород был лишен обычной военной помощи со стороны владимиро-суздальских князей, и одним ударом отрезать от него не только Южную Финляндию, но и Карельский перешеек. Закрепившись на берегах Невы, шведы могли не только без помех освоить земли, лежавшие к северу от Невы, но и со временем продолжить с этого рубежа наступление на собственно новгородские земли.