в женской уборной и бежали, как Керенский.
У Истории не так уж много вариантов.
«Ладно, – сказал Новиков, – завтра я приведу СВОИХ».
На следующий день по окончании уроков он быстро побежал, сказав мне: «Подожди, не выходи». У дверей школы я увидел команду Новичкова, которая опять явно хотела поколотить меня. Однако вскоре появился мой друг Новиков с гораздо более мощной командой. Враги быстро ретировались.
На следующий день на первой перемене Новиков и Новичков встретились и пригласили друг друга на дуэль – «стыкнуться» на большой перемене. На большой перемене они, прихватив меня, побежали за школу и там сошлись в честном кулачном бою – дуэли. Новиков до крови разбил Новичкову нос, Новичков разбил Новикову губу. Прозвенел звонок, и мы побежали на урок. На следующей перемене между Новиковым и Новичковым был заключен МИР, одним из условий которого было оставить меня в покое.
Тем временем немцы уже взяли Смоленск, Киев, Вязьму и приближались к Москве. В конце октября было принято решение к эвакуации.
Семей всех сотрудников папиной организации, а он уже не работал в ГОСПЛАНе, с имуществом начали собирать на каком-то огромном пустом военном складе в ожидании грузовика.
Несколько дней и ночей мы провели на этом складе на куче своих пожиток. Мне попалась книга Эдгара По про дикие вопли кошки, замурованной в стене вместе со своим хозяином. Выйдешь во двор – темно, только лучи прожекторов прорезают небо, где-то ухают зенитки. Снова прочитаешь Эдгара По про то, как огромная секира колеблется, раскачивается от стены к стене и с каждым колебанием снижается, чтобы рассечь заключенного в камере. Выйдешь на двор – темно, на небе наши прожектора «схватили» немецкий самолет. Летит он не очень быстро. Вокруг него разрывы снарядов наших зениток. Странно. Разрядов много, а он летит. Правда, и летчик, несомненно, мало что видит, т. к. ослеплен прожекторами. Так летел и улетел. А тут опять темнота, и тишина, и Эдгар По. Конечно, он основоположник этого типа литературы, а Конан-Дойль с его Шерлоком Холмсом и Агата Кристи и другие – просто его ученики.
Тем временем подали грузовик – безотказную полуторку. В неё загрузили гору пожиток 3–4 семей, да ещё и нас рассадили между этими пожитками и поехали по шоссе на Нижний Новгород (тогда Горький).
По плану все семьи эвакуировали в Среднюю Азию, в Ташкент. Но поскольку путь лежал по Нижегородскому шоссе, мимо маминой родины, она решила остаться в родном доме в деревне Растригино Владимирской области Вязниковского (или Сергиево-Горского) района. Туда нас и завезли.
Несколько дней я провел с мамой и отцом в родовом солидном сельском доме – пятистенке из 6 комнат. Отец матери – мой дед – был священником. К несчастью или к счастью, он умер незадолго до революции. Отец мой, как партийный работник, все время был в «контрах» с моей бабушкой – попадьей, которая его ненавидела и идеологически, и как человека. Не очень оригинальная позиция тещи. Очень мой папа жадным был.
Когда я спросил, а где же церковь, мне показали очертания её фундамента. Церковь пытались разобрать на кирпичи для постройки колхозного склада. Получилась хилая хибарка. Мне объяснили, что кладка оказалась очень прочной. Вместо цемента или глины кирпичи проклеивались смесью чего-то с яйцами. Разбить их оказывалось практически невозможно. Из 10 кирпичей целым оставался один – остальные раскалывались. Во время разбора церкви кто-то все-таки вывесил лозунг: «Идет добыча кирпича по заветам Ильича».
Около дома были 3–4 огромные вековые липы, которые я не мог обхватить двумя руками. Наступала зима 1941 года. Никакого снабжения не было. Все мужчины ушли на фронт. Мы с отцом спилили и затем распилили одно из этих огромных деревьев. Потом накололи дров. Я был удивлен, какая здоровая поленница получилась из одного дерева, кубометров 7-10. Бабушка сказала, что до весны хватит.
Вскоре отец уехал, а я неделю или две ходил в школу в поселке Сергиевы Горки. Большое впечатление на меня произвел бабушкин сад, в котором уже созрели яблоки и груши. Около дома цвели высокие лилии. Мне было 11 лет, и лилии были почти моего роста. С тех пор эти лилии стали моим любимым цветком, хотя относительно меня они стали не такие уж высокие.
Уже в 1938–1940 годах, в возрасте 8-10 лет, возникла любовь к чтению книг. А виноват в этом Некрасов (наш Некрасов), написавший книгу «Приключения капитана Врунгеля». Именно эту книгу и читала нам пионервожатая в жаркие летние дни в 1939–1940 гг. в пионерском лагере.
С тех пор я несколько раз перечитывал эту книгу и считаю, что взрослые, которые её не прочитали, обладают неполноценным мышлением.
Я с глубоким уважением отношусь к Сергею Михалкову-старшему, который добился первого переиздания этой книги моего и его детства в 1983 году, после чего она стала общеизвестной.
Вот и в Растригино в 1941 году в последней темной комнатке-чулане стоял сундук, где бабушка хранила мамины вещи и её любимые книги. Среди этих книг оказались две книги академика Обручева – «Плутония» и «Земля Санникова» с блестящим описанием биологической эволюции. Эти книги, как и «Приключения капитана Врунгеля», а тем более Эдгар По и этногеографический справочник, оказали решающее влияние на формирование моего мышления и стремление к знаниям. К этим книгам добавилась и «Похождения хаджи Насреддина».
Вскоре мама в РОНО получила окончательное направление работать в школе в деревне Гостинино Селивановского района Владимирской области. Деревня эта находится в лесном районе, вдалеке от всех городов и городков – до Селиванова 12 км от железной и других дорог, до Горбатки 15 км, и как раз на полпути между Владимиром и Муромом. В общем, тишь да глушь. Я счастлив, что мы попали в этот русский край, где я познакомился с сохранившейся русской деревней ещё до того, как её разгромил Н.С. Хрущев.
Итак, я продолжил учебу в 5-м классе семилетней сельской школы.
Шел ноябрь, у немцев продолжились нелады с Всевышним. Сначала они не могли быстро ехать – вязли в непролазной грязи из-за проливных дождей. Даже их танки Т-3 и Т-4 с узкими гусеницами вытаскивали с помощью лошадей. Затем в одну прекрасную ночь ударил морозец 5–7 °C. Вся немецкая техника вмерзла в эту грязь. Целую неделю немцы выдирали и выкалывали колеса, особенно пушек. Тягачи, пытавшиеся прямо сдвинуть пушки, срывали их с колес.
Далее вроде бы всё стало для них легче. Легкий морозец 5–7 °C
