Дневник начинается с записи 9 марта 1812 г. В этот день гвардия выступила из Петербурга к западным границам. Неизбежность войны тогда уже была для всех очевидна. Перемещение войск на значительное расстояние дало возможность автору дневника, как и многим молодым столичным дворянам того времени, познакомиться с родной страной. Перед их глазами раскрылся далекий от них и непривычный мир народной жизни. 7 апреля Пущин заносит в дневник: «Каширино. Местность, по которой мы шли, страшно бедна. Вся дорога усеяна нищими и слепыми. В нищете виновны владельцы, но интересно, кто виноват в таком громадном количестве слепых. Арендаторы, желающие вытянуть как можно больше барышей, обременяют крестьян такой непосильной барщиной, что у них не остается свободного времени для работы на себя. Это мне сообщил крестьянин, принадлежащий некоему Шадульскому, который сдал крестьян в аренду русскому купцу. Само же население этой местности склонно к лени»[38].
12 июня наполеоновская армия перешла границу и, не встретив сопротивления, устремилась по трем дорогам к Вильно, где находился штаб русской армии. Семеновский полк, в котором служил Пущин, в составе 1-й Западной армии начал отступать к Свенцянам, где планировалось дать сражение. 15 июня это событие заносится Пущиным в дневник: «В 1 час дня мы двинулись в Свенцяны, подождали немного приезда государя и, пройдя перед ним церемониальным маршем, обошли город и остановились для отдыха на большой дороге, ведущей на Вильно, которая вела нас к Славе»[39].
Но будни войны очень скоро заставили Пущина забыть о «Славе». В его дневнике все большее место занимает повседневность: погода, материальное обеспечение, взаимоотношения с начальством и подчиненными, а также полковыми товарищами. Все это составляет ту правду о войне, которая, как правило, мало интересует позднейших историков, но которая ближе всего находится к простым солдатам и офицерам. «18 июня. Вторник. Путь тяжелый, мы шли беспрерывно в продолжение 11 часов. В полку 40 человек заболело и один умер». Читая дневник Пущина, убеждаешься, что перепады погоды, бестолковость командования, материальные лишения – все это беспокоит солдат и офицеров больше, чем огонь неприятеля и даже его продвижение вглубь страны. «23 июня. Воскресенье. Лагерь в Замошье. Наш корпус выступил в 2 часа ночи, сделал 40 верст в продолжение 15 часов. Жара была еще сильнее вчерашней, и, несмотря на три привала, люди изнемогали от усталости». А на следующий день – буря: «Наш корпус выступил в 7 часов вечера. Было совершенно темно, когда мы раскинули бивуаки. Не было ни огня, ни дров для варки пищи, что было очень неприятно после бури, застигнувшей нас в пути»[40].
В дневнике Пущина нашел отражение любопытный эпизод из истории Семеновского полка, случившийся в июле 1812 г. Командир полка К. А. Криднер оскорбил одного из офицеров. Офицеры решили «проучить командира» и указать ему на недопустимость такого поведения. Батальонный командир А. А. Писарев вызвался быть посредником между Криднером и оскорбленными офицерами. «Полковник Криднер рассвирепел. Он не захотел принять офицеров батальона всех, а потребовал к себе только 4 ротных командиров: Костомарова, Бринкена, Окунева и меня (т. е. Пущина. – В. П.). Он почти не дал нам говорить, исчерпал всевозможные угрозы, сказал, что его поражает наше неумение обуздать наших офицеров. На это мы ему возразили, что то же самое можем сказать и на его счет. В заключение он объявил, что дает нам 24 часа на размышление и по истечении этого срока потребует от нас определенный ответ, на основании которого будет действовать. При выходе из командирской палатки мы были встречены всеми офицерами полка, которые, узнав результат наших переговоров, заявили, что через 24 часа они все явятся повторить командиру то, что утром ему сказал полковник Писарев. В таком настроении мы отправились спать»[41].
На следующем этапе в конфликт вмешался великий князь Константин Павлович. Пущин приводит полностью его речь перед офицерами полка. Великий князь занял двойственную позицию. С одной стороны, он полностью принял сторону Криднера, мотивируя это тем, что «надо подчиняться камню, если его ставят вам начальством», но, с другой стороны, он позволил себе некоторое заигрывание с офицерами, намекнув на свои непростые отношения с М. Б. Барклаем де Толли: «Может быть я сам, говоря с вами, испытываю это на себе и подчиняюсь кому-то, который должен быть под моим начальством (намек на разлад между великим князем и главнокомандующим армией Барклаем де Толли)»[42].
Речь великого князя возымела некоторое действие, и офицеры пообещали: «Для вас, Ваше Высочество, мы все сделаем». Но командир полка решил взять реванш и приказал арестовать полковника Писарева. «Офицеры, начавшие уже расходиться, немедленно возвратились, и князь Голицын первый сказал: “За что вы, полковник, арестовали полковника Писарева, мы все столько же виноваты, как и он…”. Но полковник Криднер не дал ему договорить и потребовал от него шпагу. Барон Фредерикс хотел сказать несколько слов, но и его постигла та же участь. Тогда несколько человек заговорили одновременно. Криднер не счел возможным продолжать аресты, сел на лошадь и поскакал вслед за великим князем. Мы порешили не отставать от наших товарищей и во всем разделить их участь, разошлись по палаткам»[43]. На этот раз Константин Павлович окончательно принял сторону офицеров и приказал освободить арестованных. Криднер все-таки отстранил Писарева от командования батальоном, но и сам не счел возможным командовать полком и передал командование своему заместителю, полковнику Ф. Н. Посникову.
Но история на этом не закончилась. Дело дошло до Александра I. Царь до окончания кампании решил не трогать полк, но после изгнания французов из России, прибыв в Вильно, открыто выразил свое недовольство: «Я бы не посмотрел, что это полк Петра Великого. Я раскассировал бы его, но просьба великого князя и поведение Криднера мне связали руки, вам много и много надобно служить, чтобы заставить меня забыть происшедшее»[44]. История закончилась неожиданным для Пущина образом – смотром в Калише 12 марта 1813 г. в присутствии государя. «Его величество остался очень доволен нами и сказал, что теперь прощает все, в чем перед ним провинились, поступив нехорошо с Криднером. <…> Мы, несчастные, думали, что нам придется бить неприятеля, чтобы достигнуть прощения, упустив совершенно, что одно удачное учение заменит по меньшей мере одну победу. Доказательство – то, что Бородинское сражение и вся бессмертная кампания 1812 г. не могли расположить к нам его величество настолько, как парад в Калише»[45].
