Доведенному до отчаяния Тома Александру пришлось поступиться гордостью и самому написать непосредственно военному министру Бертье, а потом и Бонапарту – напомнить им о своих подвигах, о своем бедственном положении и о своем праве на благодарность отечества. Оба письма остались без ответа.
В июне 1802 года, едва живой, Дюма тем не менее подал официальное прошение, намереваясь вернуться в армию. На этот раз Бонапарт, которого подобная настойчивость крайне раздражала, отозвался, предложив генералу отправиться на Сан-Доминго и усмирить там чернокожих, которые под предводительством некоего Туссена Лувертюра восстали против французских властей. Дюма, задохнувшись от возмущения, ответил: «Гражданин консул, вы забываете о том, что моя мать была негритянкой. Как я могу вам повиноваться? Я сам по происхождению негр и не способен принести оковы и бесчестье ни родной земле, ни людям моей расы».[7]
Пока он таким образом сражался с неблагодарным правителем, Мари-Луиза, снова беременная, собралась рожать. Только бы у нее родился сын! И только бы он был нормальным ребенком! Ведь за несколько недель до предполагаемого срока родов она посмотрела представление Полишинеля, которое сильно ее взволновало: в этом фарсе участвовал черт по имени Берлик с черным лицом, длинным хвостом и ярко-алым языком, изъяснявшийся невнятными звуками, – и теперь Мари-Луиза, не в силах забыть ужасного зрелища, опасалась, как бы малыш не оказался похож на буквально околдовавшее ее чудовище.
Настал день родов – 24 июля 1802 года. Акушерка увидела, что появившийся на свет новорожденный наполовину задушен пуповиной; когда же его наконец полностью высвободили, цвет лица у ребенка оставался темно-фиолетовым, почти черным, и дитя издавало какое-то ужасное невнятное мычание. «Берлик! Берлик!» – простонала перепуганная мать, но подоспевший к этому времени доктор Лекос ее успокоил: да никакой это не черный черт, а отличный крепкий мальчик весом в девять фунтов, с белой кожей и пронзительным голосом! Самые требовательные родители остались бы довольны! Записав ребенка в мэрии под именем Александр, счастливый отец поспешил известить старого товарища, генерала Брюна, о радостном событии и попросил его стать крестным отцом новорожденного. «Мой дорогой Брюн, – писал Тома Александр, – с радостью сообщаю тебе, что вчера утром моя жена разрешилась от бремени большим мальчишкой: он весит девять фунтов, и в нем восемнадцать вершков. Если он будет расти так же быстро после своего появления на свет, как рос до, похоже, не подкачает. Да, кстати, хочу тебя предупредить, что ты будешь крестным отцом. […] Приезжай поскорей, хоть новорожденный и не выказывает желания покинуть этот мир; приезжай поскорей, потому что я уже давным-давно тебя не видел и очень хочу с тобой повидаться.
P.S. Я распечатал письмо, чтобы сообщить тебе: озорник только что пустил струю выше головы. Неплохое предзнаменование, а?»[8]
Несмотря на эту веселую шутку в приписке, Брюн не решался принять лестное предложение. Должно быть, опасался, что суровый и придирчивый Бонапарт останется недоволен его сближением с семейством Дюма, и из осторожности начал отказываться под различными предлогами. Затем, поскольку Тома Александр продолжал настаивать, пришли к компромиссу: Брюн станет крестным отцом маленького Александра, но передаст свои полномочия деду по материнской линии, Клоду Лабуре.
Старшая сестра Александра, Эме, уже училась в парижском пансионе, и генерал Дюма все внимание и всю нежность безраздельно отдал позднему сыну. Он то и дело склонялся к колыбельке полюбоваться его молочной кожей и его голубыми глазами. Та четверть негритянской крови, что текла в жилах мальчишки, проявилась лишь в чудесных темных волосах, которые уже начали виться. С самого раннего детства ребенок боготворил отца – и чем старше становился, тем больше восхищался выправкой и силой этого почти сорокалетнего человека, который, даже и ослабев от болезней, поднимал словно пушинку самые тяжелые предметы. Александр мог часами напролет, ловя каждое слово, слушать рассказы генерала о прошлом, полном яростных сражений и побед, – эти рассказы о битвах заменяли ему волшебные сказки. Мальчик только о том и мечтал, чтобы стать когда-нибудь похожим на сверхчеловека, чье имя он носил.
Тем временем генералу Дюма, которого первый консул после отказа восстанавливать рабовладельческий строй на Сан-Доминго отправил в отставку на общих основаниях, пришлось сократить расходы. Теперь ему не на что было рассчитывать, кроме собственных сбережений. А как на них проживешь? Хорошо еще, что он сумел отложить немного денег, это позволило снять поблизости от Вилле-Котре небольшой замок «Рвы», где Дюма и поселился со своей семьей. Несмотря на скудость средств, у них было четверо слуг: кухарка, садовник, сторож и чернокожий лакей Ипполит – умственно отсталый, но преданный и наделенный могучей силой. Хозяйский сын то играл с ним, то катался верхом на большой собаке по кличке Трюфель, воображая себя кавалерийским генералом, таким же, как отец. А последний все больше слабел, здоровье его ухудшалось…
Тома Александр поверил было, что исцелится от своего недуга, если сменит обстановку, и перебрался из замка «Рвы» в скромный домик в Антильи, однако переезда оказалось недостаточно для того, чтобы болезнь отступила, и в 1805 году Дюма решился наконец поехать в Париж – показаться знаменитому доктору Корвизару. Теперь его неотступно преследовали мысли о смерти, и он намеревался воспользоваться поездкой еще и для того, чтобы представить жену и сына нескольким влиятельным друзьям: они ведь могут стать для мальчика надежными покровителями в том случае, если он рано осиротеет, думал несчастный.
Едва прибыв в столицу, Дюма отправился к врачу, который попытался его успокоить, но рассуждения доктора пациент выслушал скептически и заключил про себя, что, значит, никакое лекарство уже не способно его спасти. Вскоре после этого Тома Александр пригласил на завтрак Мюрата и Брюна – приглашение было принято. За год до того сенат провозгласил империю, и оба гостя теперь были маршалами. Но тяжело больной и всеми забытый отставной генерал испытывал больше гордости за свое прошлое, чем зависти к настоящему и будущему прежних товарищей по оружию. Он подробно рассказал им о своих денежных затруднениях, о своей физической немощи – и попросил, когда его не станет, позаботиться о дорогих существах, которых оставит после себя. Брюн отозвался на просьбу с сочувствием и даже сердечностью, Мюрат же остался холоден, однако и тот и другой пообещали, если потребуется, помощь вдове и сыну старого боевого друга. Стараясь хоть немного оживить невеселое застолье, Дюма предложил сыну проскакать вокруг стола верхом на сабле Брюна, нахлобучив на голову шляпу Мюрата. Все засмеялись, но продолжали чувствовать себя неловко и принужденно – так, словно собрались на поминках.
