Всей этой веселой компанией встречали новый 1916-й год.
«Новый, 16-й, год мы встретили очень весело. Квартирка у нас была крошечная, так что елку мы подвесили в угол под потолок («вверх ногами»). Украсили ее игральными картами, сделанными из бумаги – Желтой кофтой, Облаком в штанах. Все мы были ряженые: Василий Каменский раскрасил себе один ус, нарисовал на щеке птичку и обшил пиджак пестрой набойкой. Маяковский обернул шею красным лоскутом, в руке деревянный, обшитый кумачом кастет. Брик в чалме, в узбекском халате. Шкловский в матроске. У Виктора Ховина вместо рубашки была надета афиша «Очарованного странника». Эльзе парикмахер соорудил на голове волосяную башню, а в самую верхушку этой башни мы воткнули высокое и тонкое перо, достающее до потолка. Я была в шотландской юбке, красные чулки, голые коленки и белый парик маркизы, а вместо лифа – цветастый русский платок. Остальные – чем чуднее, тем лучше! Чокались спиртом пополам с вишневым сиропом. Спирт достали из-под полы. Во время войны был сухой закон» (Л. Брик. «Пристрастные рассказы»).
В середине января вышла отдельным издание поэма «Флейта-позвоночник», посвященная Лиле Брик.
«Писалась «Флейта» медленно, каждое стихотворение сопровождалось торжественным чтением вслух. Сначала стихотворение читалось мне, потом мне и Осе, и наконец всем остальным. Так было всю жизнь со всем, что Володя писал» (Л. Брик. «Пристрастные рассказы»).
Любовь Маяковского к Лиле Брик была огромна, и переживал он ее гиперболически, как это было ему свойственно. Об этом пишет сама Лиля Брик: «Володя не просто влюбился в меня – он напал на меня, это было нападение. Два с половиной года не было у меня спокойной минуты – буквально».
24 мая 1916 года Маяковский получил отпуск на 20 дней в Военно-автомобильной школе. И уже 26 мая он написал стихотворение «Лиличка! Вместо письма». Это стихотворение по праву занимает особое место в лирике Маяковского, но стихотворение так и не было опубликовано при жизни поэта. Впервые оно было напечатано только в 1953 году в первом томе полного собрания сочинений Маяковского.
Дым табачный воздух выел.
Комната —
глава в крученыховском аде.
Вспомни —
за этим окном
впервые
руки твои исступленно гладил…
Интересно, что около строчки «руки твои исступленно гладил» в экземпляре из собрания Лили Брик ее рукой приписано: «Очень похоже на М-го: вместо «руки» сначала было «ноги». Но он, хотя и прочел мне «ноги», но написать, видно, рука не повернулась. Он был очень целомудрен в проявлении своих чувств».
Первые два-три года знакомства были трудными и для Лили Брик, и для Маяковского. Поэт в своих стихах обожествлял Лилю, а она раздражалась, устав от его безмерной любви. После стихотворения «Лиличка!» Маяковский написал поэму «Дон Жуан». «Я не знала о том, что она пишется. Володя неожиданно прочел мне ее на ходу, на улице, наизусть – всю. Я рассердилась, что опять про любовь – как не надоело! Володя вырвал рукопись из кармана и пустил по Жуковской улице по ветру». (Л. Брик. 1934).
Зимой 1917–1918 гг. произошла первая длительная разлука между Маяковским и Лилей Брик. Ему тогда пришлось уехать в Москву, где он пробылоколо шести месяцев. Тогда и начался тот великий роман в письмах, который по праву может считаться вершиной эпистолярного жанра. Их переписка – самое искреннее из возможных произведений искусства, ведь это творчество самой Жизни. Многие свои письма Маяковский, Лиля и Осип Брики подписывали рисунками. Маяковский в их совместной жизни был щенком (некоторые письма подписаны «Щен», «Щеник», «Счен» и т. д.) и ставил в конце некоторых писем рисунок щенка. Лиля Брик была кошечкой (подписывалась «Киса», «Кисик», «Кисит» и т. д.) и даже сделала специальную печать с кошечкой. Осип Брик был котом (подписывался «Кис», «Кислит», «Кэс» и т. д.).
В своих воспоминаниях Лиля писала: «Володя научил меня любить животных. Позднее в Пушкине на даче мы нашли под забором дворняжьего щенка. Володя подобрал его, он был до того грязен, что Володя нес его домой на вытянутой руке, чтобы не перескочили блохи. Дома мы его немедленно вымыли и напоили молоком до отвала. Живот стал такой толстый и тяжелый, что щенок терял равновесие и валился набок. Володя назвал его Щен. Выросла огромная красивая дворняга. Зимой 1919 года, когда мы страшно голодали, Володя каждое утро ходил со Щенкой в мясную и покупал ему фунт конины, которая съедалась тут же около лавки…
В ту зиму нам пришлось уехать недели на две, и Владимир Владимирович отвез на это время Щенку к знакомым.
В первый же день, как вернулись, поехали за ним.
Мы позвонили у двери, но Щен не ответил на звонок обычным приветственным лаем…
Нас впустили – Щен не вылетел встречать нас в переднюю…
Владимир Владимирович, не раздеваясь, шагнул в столовую.
На диване, налево, сидела тень Щена. Голова его была повернута в нашу сторону. Ребра наружу. Глаза горят голодным блеском. – Так представляют себе бродячих собак на узких кривых улицах в Старом Константинополе.
Никогда не забуду лицо Владимира Владимировича, когда он увидел такого Щена. Он кинулся, прижал его к себе, стал бормотать нежные слова.
И Щеник прижался к нему и дрожал.
Опять ехали на извозчике, и Владимир Владимирович говорил:
– «Нельзя своих собаков отдавать в чужие нелюбящие руки. Никогда не отдавайте меня в чужие руки. Не отдадите?»
Через несколько дней Щенка отошел и стал лучше прежнего…
Лиля Брик и Щен.
«В ту зиму нам пришлось уехать недели на две, и Владимир Владимирович отвез на это время Щенку к знакомым. В первый же день, как вернулись, поехали за ним. Мы позвонили у двери, но Щен не ответил на звонок обычным приветственным лаем…» Из воспоминаний Л. Брик
Щенке был год, когда он пропал, и разнесся слух, что его убили. Володя поклялся застрелить убийцу, если узнает его имя. Володя вспомнил добрым словом «собаку Щеника» во 2-й части «Хорошо».
А прозвище Щен Маяковский получил после одного случая.
«Маяковский задумал прочесть доклад о футуризме.
Для этой цели выбрали самую большую из знакомых квартир – художницы Любавиной, позвали всех: Горького, Кульбина, Матюшина. Володя несколько дней готовился, ходил, «размозолев от брожения», и записывал доклад как стихи.
Народу собралось человек тридцать, расселись. Володя ждал в соседней комнате, как за кулисами. Все затихло, и перед публикой появился оратор. Он стал в позу и произнес слишком громко: «Милостивые государи и милостивые государыни», – все улыбнулись, Володя выкрикнул несколько громящих фраз, умолк, чуть не заплакал и ушел из комнаты.
