собирателя русского песенного фольклора. «Этот певец, происходивший из простого народа, обладал чудесным тенором и дебютировал в Большом театре в опере „Аскольдова могила“ в роли Торопки, — вспоминал знавший его И. А. Белоусов. — Московское купечество очень любило Богатырева, оно же и погубило его, приглашая участвовать в своих попойках и кутежах. Окончил Богатырев тем, что ходил по трактирам средней руки и распевал под гитару свои песни уже охрипшим, потерянным голосом».
Сын богатого владельца «живодерни», где часто устраивалась травля собаками медведей, Богатырев окончил Мещанское училище. Он превосходно знал нравы и обычаи торговых рядов, жизнь московских окраин, охотно участвовал в народных увеселениях и забавах. В мемуарах «Московская старина» красочно описаны имевшие свои, исторически сложившиеся особенности местности Москвы: Китай-город, Крестовская, Бутырская, Серпуховская, Калужская, Покровская и Рогожская заставы. Уроженец Рогожской, Богатырев особенно подробно рассказал об этой цитадели старообрядчества, где находилось Рогожское кладбище — «одно из богатейших учреждений России… Великолепные храмы, украшенные иконами и живописью, поражали своим богатством, и вряд ли где на Руси были храмы богаче. Большинство денежных тузов России — старообрядцы не жалевшие и не жалеющие до сих пор ничего для украшения своих храмов». На Рогожской «все делалось по раз заведенному порядку, и за нарушение его неосторожному грозила беда — будь то хоть сам владыка дома, — продолжал Богатырев. — Женщины никому не прощали нарушения заветов старины, и ими, только ими и держалась дикая косность, они одни не пускали света в заскорузлую и пошлую жизнь, где все сосредоточено было на внешних обрядах… Здесь, около заставы, был и этап, где останавливались для отдыха и проверки идущие в Сибирь арестанты. Сколько горьких слез было пролито в этом „желтом“ мрачном доме и около него!»
На воспоминания о Москве М. М. Богословского наложила отпечаток его профессия историка. Повествуя об особенностях исторических частей города, он видит их истоки в далеком прошлом, связывая, например, с традициями профессиональных «сотен» и «слобод» Московского посада XVI―XVII веков. В архиерейских выездах усматривает «все черты XVIII века: упряжку цугом с форейтором на первой паре, сбрую», а в длинных шубах на мехах, которые носила «маломальски состоятельная московская публика зимою», — сходство с одеждой XVII столетия. Ученик выдающегося историка В. О. Ключевского, Богословский стал его преемником на кафедре русской истории Московского университета, преподавал также на Высших женских курсах В. И. Герье и в Московской духовной академии. Его научные интересы были сосредоточены главным образом на изучении эпохи Петра I, детальнейшей биографии которого ученый посвятил всю свою жизнь. По воспоминаниям современников, Богословский «сурово охранял чистоту исторических фактов и непреложность из них научных выводов», уделяя исключительное значение подбору и критической проверке исторических источников. Признанием научных заслуг М. М. Богословского было его избрание уже в советское время в Академию наук.
Сборник мемуаров о старой Москве дополняют оригинальные материалы: статья журналиста Д. А. Покровского о русской народной традиции кулачных боев, пришедшей из средневековья, и описание журналистом В. Н. Соболевым во всех красочных подробностях азартного зрелища петушиных боев.
Наряду с воспоминаниями о театральном мире Москвы, принадлежащими перу завзятого театрала, видного чиновника либеральных убеждений, князя В. М. Голицына, в сборнике помещены мемуары московских рабочих: наборщика Кушнеревской типографии (ныне «Красный пролетарий»), токаря М. П. Петрова, который вел активную революционную деятельность и был арестован жандармами, слесаря Е. И. Немчинова, который входил в революционный кружок, руководимый С. И. Мицкевичем.
Воспоминания московских старожилов — подлинная энциклопедия быта, которая содержит множество разнообразных, порой самых неожиданных сведений почти обо всем, что сопровождало жизнь москвича того времени от рождения до похорон. Здесь и обстоятельно описанные купеческие свадьбы со свахой и осмотром гостями во всех подробностях приданого, условия и содержание домашнего обучения детей, способы лечения болезней, которое «не обходилось никогда (увы!) без касторового масла, а часто и вмешательства „мольеровских“ медицинских инструментов», детальный распорядок дня жизни в семье, работы в торговой лавке, ремесленной мастерской, на заводе или фабрике, режим обучения и воспитания в различных учебных заведениях города, обширная портретная галерея преподавателей и профессуры, «центр и глава просвещения» — Московский университет, и тут же наиболее употребительные напитки и еда. «В Москве всегда любили и умели, что сохранилось и поднесь, хорошо поесть, — писал Н. В. Давыдов, — в описываемое время культ гастрономии стоял тоже высоко, и трактир занимал не последнее место в московской жизни». Своеобразной иллюстрацией к этому послужил содержащийся в мемуарах «аннотированный перечень» трактиров, кухмистерских, ресторанов, где выступали знаменитые цыганские хоры, описание разнообразных развлечений: маскарадов, танцевальных вечеров, гуляний, азартных игр, московского банного ритуала. Здесь же можно встретить и рассказ о судебной волоките, взяточничестве, полицейском произволе, старинной церемонии публичной казни, которой осужденные подвергались под барабанный бой на Сенной или Конной площадях в Замоскворечье, а также новой практике пореформенного суда с присяжными заседателями.
Воспоминания сборника содержат также богатый материал о развитии городского транспорта от «калиберов» и «гитар» до конки, освещении улиц от масляных фонарей до электричества, их благоустройстве. Наиболее подробно и полно в мемуарах раскрывается торговая Москва, с которой повседневно сталкивались все москвичи. Это торговля в «рядах», на рынках, в многочисленных лавках. С юмором сделана зарисовка с натуры «азиатской процедуры» московской купли-продажи: «Продавец и покупщик, сойдясь, сцеплялись, один хвалил, а другой корил покупаемую вещь, оба кричали, божились и лгали друг другу, покупщик сразу понижал на половину, а то и больше запрошенную цену; если прикащик не очень податливо уступал, то покупатель делал вид, что уходит, и это повторялось по нескольку раз, причем, даже, когда вещь была куплена, приходилось внимательно следить за тем, например, как отмеривалась материя, не кладут ли в „дутик“ исключительно гнилые фрукты и т. п.».
Старую Москву нельзя вообразить без навязчивой рекламы на витринах модных магазинов и вывесок, подобно лоскутному одеялу покрывавших фасады домов. Господствовало в них иллюстративно-изобразительное начало, поскольку эти «художественные шедевры» были рассчитаны прежде всего на неграмотных. «На вывесках табачных лавок обязательно сидели по одну сторону входной двери азиатского вида человек в чалме, курящий трубку, а на другой негр или метис (в последнем случае в соломенной шляпе), сосущий сигару; парикмахерские вывески изображали обычно, кроме расчесанных дамских и мужских голов, стеклянные сосуды с пиявками и даже сцену пускания крови; на пекарнях и булочных имелись в изображении калачи, кренделя и сайки, на колониальных — сахарные головы, свечи, плоды, а то заделанные в дорогу ящики и тюки с отплывающим вдали пароходом; на вывесках портных рисовались всевозможные одежды, у продавцов русского платья — кучерские армяки и поддевки; изображались шляпы, подносы с чайным прибором, блюда с поросенком и сосисками, колбасы, сыры, сапоги, чемоданы, очки, часы…»
Переломная эпоха вносила свои изменения в устоявшийся московский быт: «Мелочный домашний обиход сам собой менялся,
