Когда ребята из Каунаса приехали на каникулы в Москву, выяснилось, что наша Фаня — не только учитель литературы, но и лучшая пионервожатая Литовской ССР, углубленно изучающая с учениками биографию Дзержинского. Да и ладно бы, чего в жизни не бывает, но на Красной площади, куда мы толерантно сопровождали дзержинцев-переростков, одна девица разрыдалась прямо на могиле железного Феликса. До натуральной истерики. Я не знал, куда деваться.
А в той литовской поездке с нами была еще и юная жена Мозганова, немногим старше нас, — не знаю, какая по счету. Не знаю толком, сколько их всего (≥ 5?). Еще больше у него детей. Со всеми, по-моему, он в хороших отношениях. Если на какой-нибудь тусовке ко мне подходит незнакомая девушка и говорит: «Здравствуйте, я дочка Якова Васильевича, вам от него привет», — я не удивляюсь. Удивляюсь, если давно от нашего классного нет таких приветов.
Мы поступили все же в математическую школу, и математики у нас было очень много.
Нас учили самой что ни на есть высшей математике — согласно или уже не во всем согласно идеям создававшего математический профиль школы И. М. Гельфанда, одного из крупнейших математиков столетия. Гельфанда мы в школе уже не застали, но следы его пребывания еще были заметны.
Лекции нам читал (и кстати, неплохо) профессор-математик по прозвищу Вовуля. Приходил он на лекции в разной степени поддатости, а когда перед выпуском понадобилась его подпись на рекомендации в МГУ, Вовуля исчез вовсе. На след меня навели студенты, и я настиг его у стойки ресторана «Гавана».
Сами студенты вели у нас семинары. На семинарах кто хотел — учился, кто не очень — не очень. Наши девчонки кокетничали со студентами напропалую, особенно на зачетах по математическому анализу. Студенты были с мехмата, лишь на два-три года старше нас, они терялись, смущались, краснели и практически сразу отпускали коварных девиц с заветными «зачетами». А мы сидели часами, мучились, решали трудные задачи, незаметно смахивая с изможденных лиц скупые мужские слезы.
Уроки по школьной математике вел флегматичный учитель Алексей Петрович Ушаков, которого все именовали Бегемотом — и точнее его не назовешь. Дело тут не только в изрядном внешнем сходстве. Грузный и грозный, иногда Бегемот бывал даже добродушен, даже остроумен, но добродушен и остроумен именно так, как может быть добродушен и остроумен бегемот.
Задавал он помногу, между номерами домашнего задания любил ставить не запятую, а тире. На попытки оправдаться, что просто не успел сделать все, что задано, произносил неизменное: «Не успел — значит, неуспевающий».
В теорию Бегемот особо не углублялся. Наличие аксиоматики объяснял незатейливо: «Что-то надо же принять за очевидный факт». Готовил нас к поступлению занудно, но достаточно эффективно. Особенной любовью у него пользовалась не менее, чем он сам, занудная книжка «Логарифмические и показательные уравнения и неравенства» автора со смешной фамилией Бородуля, личным знакомством с которым Бегемот гордился и, задавая из этого Бородули очередную порцию задач, обязательно называл его по имени-отчеству.
Особенности мышления и поведения матшкольников редко ставили толстокожего Бегемота в тупик. Но бывало — как в истории про Зацмана и рубль…
Середина урока математики, Бегемот чинно плывет меж рядами парт, диктует условие задачи. Открывается дверь. Входит опоздавший Зацман.
Здоровый, немногословный и невозмутимый Зацман (ныне доктор наук) обладал одной характерной особенностью. Если можно было найти иное толкование условия задачи и — соответственно — совершенно другое ее решение, которое не предполагалось ни учителем, ни авторами, Игорь именно его и находил. Это было бы солидным бонусом, а не проблемой, если бы Зацман одновременно находил и подразумевавшееся авторами общедоступное толкование условия вместе с тривиальным решением. Но это Игорь видел далеко не всегда.
И вот погруженный в себя Зацман молча проходит от двери к столу учителя. Все так же молча, ни на кого не глядя, он кладет на классный журнал рубль и неторопливо направляется к своему месту.
Класс замер. Даже Бегемот онемел.
Рубль по тем временам — это не так много, но и не так мало. Примерно как сейчас сотня… Но дело, конечно, не в самом рубле. Никто не находил объяснения происходящему. Но, зная Игоря, мы понимали, что объяснение есть.
— Что это? — указывая пальцем, но не дотрагиваясь до купюры, с брезгливым ужасом спрашивает Бегемот.
— Рубль, — отвечает Зацман. Как и положено математику, он дал ответ абсолютно точный, но никак не проясняющий реальную ситуацию.
Бегемот, естественно, воспринял ответ как издевательство.
— Немедленно заберите! — грозно рычит Бегемот.
— Не заберу, — отвечает Зацман.
— Нет, заберите! — Бегемот выходит из себя.
— Не заберу, — все так же спокойно говорит Зацман и, наконец осознав, что почему-то не всем все происходящее понятно, добавляет: — Он не мой.
После долгих препирательств выяснилось, что рубль лежал под дверью, и последующие действия Зацмана были по-своему очевидны, но только в его системе координат. Он увидел этот злополучный рубль, поднял, в карман не спрятал (честный), а положил на стол учителя — может, кто будет искать. То, что эти абсолютно логичные манипуляции требуют каких-то пояснений, ему в голову прийти просто не могло.
Почему именно этот эпизод запомнился до мельчайших подробностей? Бог весть. Больше про Бегемота вроде и вспомнить нечего. Однако в учебнике биологии справедливо отмечено: «Несмотря на широкую известность, во многих отношениях бегемот изучен недостаточно». Много позже я узнал, что под доносом на школу стояла подпись и нашего Бегемота.
Учился я легко и охотно, но не этим были заполнены мои мысли, чувства и дни. Все-таки Вторая школа случилась в моей жизни в период активного полового созревания, так что два последних школьных года я находился в перманентном состоянии влюбленности разной степени интенсивности.
А тут еще на уроке литературы нам сообщили, что «только влюбленный имеет право на звание человека». Блоковская гипербола была воспринята буквально. Очень хотелось иметь право. Очень.
Через пару недель после начала занятий — нет, уже ближе к октябрю — в нашем классе появилась новенькая. Звали ее Наташа Зорина. Новенькой она была для нас, но не для школы, где уже успела поучиться в седьмом и восьмом классах и чуть не во всех литерах от А до Я.
Наташина мама, Людмила Яковлевна, преподавала в школе физику и очень переживала, что дочка не горела особенно ни физикой с математикой, ни легендарными лекциями по опальной литературе Серебряного века. На олимпиады Наташа тоже не рвалась, зато выиграла районные соревнования по бегу.
