Всего хуже была подача первой помощи у военного ведомства: не было ни повозок, ни лошадей, ни перевязочных средств, а между тем другие организации вперед не пускались.
Вскоре после моего приезда в Варшаву в ноябре 1914 года приехал ко мне уполномоченный земского союза Вырубов и предложил посетить Варшаво-Венский вокзал, где находилось около восемнадцати тысяч раненых в боях под Лодзью и Березинами. На вокзале мы застали потрясающую картину: на перронах в грязи, слякоти и холоде под дождем лежало на полу, даже без соломы, невероятное количество раненых, которые оглашали воздух раздирающими душу стонами и жалобно просили: «Ради бога, прикажите перевязать нас, мы пятый день не перевязаны». Надобно при этом сказать, что после кровопролитных боев эти раненые были привезены в полном беспорядке в товарных вагонах и брошены на Варшаво-Венском вокзале без помощи. Единственные медицинские силы, которые обслуживали этих несчастных, были варшавские врачи, подкрепленные добровольными сестрами милосердия. Это был отряд польского общества в составе около пятнадцати человек. Нельзя не отозваться с восторгом о самоотверженной деятельности этих истинных друзей человека. Я не помню их фамилий, но я от души желал бы, чтобы моя сердечная благодарность русского человека достигла до них, как доказательство сердечного к ним уважения и восхищения. В момент моего приезда на вокзал, эти почтенные люди работали третьи сутки подряд без перерыва и отдыха. Глубоко возмущенный таким положением раненых воинов, я немедленно вызвал по телефону начальника санитарной части Данилова и уполномоченного по Красному Кресту ген. Волкова. Когда эти лица явились, то мы с ними и Вырубовым стали обсуждать, как выйти из такого трагического и ужасающего положения. Генерал Данилов, как и генерал Волков, заявили категорически, что у них никаких медицинских сил нет, а между тем при посещении мною одного лазарета Кр. Креста я видел совершенно свободных от дела шесть врачей и около тридцати сестер милосердия. На мое указание, что они должны быть немедленно обращены в дело, генерал Данилов категорически заявил, что он этого сделать не может, так как этот персонал предназначен для обслуживания формирующихся санитарных поездов. И это говорилось, когда на перроне лежало около восемнадцати тысяч страдальцев. Я потребовал от генерала Данилова, чтобы он немедленно озаботился формированием поездов-теплушек для эвакуации раненых с вокзала. Данилов заявил, что он сделать этого не может, так как по распоряжению верховного начальника санитарной части раненые должны следовать внутрь страны не иначе, как в санитарных поездах, которых у него имеется около восьми.
Из Варшавы я испросил у в. к. Николая Николаевича разрешения приехать в Ставку.
Великий князь жаловался на пагубное влияние императрицы Александры Феодоровны. Он откровенно говорил, что она всему очень мешает. В Ставке государь бывает со всем согласен, а приехав к ней. меняет свое решение. Он сознавал, что императрица его ненавидит и определенно желает его удаления. Он говорил о Сухомлинове, которому он не доверяет и который старается влиять на решение государя. Великий князь сказал, что его вынуждает к временной остановке военных действий отсутствие снарядов, а также недостача сапог для армии.
— Вот вы имеете влияние, — заметил великий князь, — вам доверяют. Устройте мне, как можно скорее, поставку сапог для армии.
Я ответил, что это можно ускорить, если привлечь к работе земства и общественные организации. В особенности в данном вопросе могут помочь губернские земства. Материала в России много, рабочих рук также, но в одной губернии кожа, а в другой дратва, подметки, гвозди, а еще в какой-нибудь — дешевые рабочие руки, кустари-сапожники. Лучше всего было бы созвать съезд председателей губернских земских управ и с их помощью наладить дело. Великий князь отнесся к этому очень сочувственно.
Вернувшись в Петроград, я был в организационном комитете Думы и расспрашивал членов Думы, как по их мнению лучше наладить доставку сапог. Обсудив, решили циркулярно запросить председателей управ и городских голов. Это было скоро сделано, и сразу посыпались благоприятные ответы. Так как возможно было ожидать противодействия со стороны правительства к созыву такого съезда, то я решил объехать и поговорить с некоторыми министрами в отдельности. Кривошеин, Сухомлинов и Горемыкин отнеслись к идее съезда сочувственно и обещали поддержать мое предложение в совете министров. Свидание же с министром Маклаковым вышло весьма оригинальным. На мое заявление, что главнокомандующий поручил спешно заняться поставкой сапог для армии при посредстве земств и созвать для этого в Петрограде председателей городских и земских управ, Маклаков сказал:
— Да, да, то, что вы говорите, вполне совпадает с имеющимися агентурными сведениями.
— С какими сведениями?
— По моим агентурным сведениям под видом съезда для нужд армий будут обсуждать политическое положение в стране и требовать конституцию…
Это заявление министра было до того неожиданно и нелепо, что я даже привскочил в кресле и резко ему ответил:
— Вы с ума сошли… Какое право вы имеете так оскорблять меня. Чтобы я, председатель Государственной Думы, прикрываясь в такое время нуждами войны, стал созывать съезд для поддержания каких-то революционных проявлений. Кроме того, вы вообще ошибаетесь, потому что конституция у нас уже есть…
Маклаков, видимо, опешил и стал сглаживать:
— Вы, Михаил Владимирович, пожалуйста, не принимайте это за личную обиду, во всяком случае без совета министров я не могу дать разрешения на такой съезд и внесу этот вопрос на ближайшее заседание.
Я сообщил Маклакову, что некоторые из министров обещали поддержать мое ходатайство, и ушел от него возмущенный и расстроенный.
Через несколько дней я получил письмо от Маклакова, в котором председатель Думы извещался, что его предложение о созыве съезда советом министров отклонено.
Вскоре после этого у меня был Горемыкин для обсуждения вопросов о созыве Думы. Я напомнил ему в разговоре о его обещании поддержать предложение о земском съезде.
— Какой съезд? — удивился Горемыкин, — ничего такого мы вовсе не обсуждали в совете…
Я показал Горемыкину письмо Маклакова. Он прочел с большим изумлением и опять повторил, что вопрос в совете министров вовсе не обсуждался, а про Маклакова он заметил: «Он солгал, как всегда».
В конце мая я отправил просьбу о принятии меня государем. В течение четырех или пяти дней я не получал ответа. Вместо того мне стали передавать, что министр Маклаков усиленно настраивает царя против Думы и уверяет его, что председатель Думы явится к нему с необыкновенными требованиями, чуть ли не с ультиматумом. Слухи эти нашли себе отражение и в Москве, и приехавший оттуда молодой Юсупов рассказывал, что там говорят, будто председатель Думы стал во главе революционного движения и вопреки желанию правительства создал особый комитет по образцу французской революции (так, очевидно, понимали учреждение Особого Совещания).
