Все же университет успел оставить неизгладимый след в жизни города. Иначе быть не могло: подлинное просвещение неизменно приносит зримые и незримые, всегда драгоценные плоды.
Виленцы любят и ценят искусство. Городское самоуправление из своего скромного бюджета ежегодно выкраивает девять тысяч рублей для субсидии театру. Кстати, на содержание парков и садов тоже выделяется изрядная сумма. Забота редкая в российской провинции!
Не случайно «Виленский вестник» отводит театральной жизни почетное место. Рецензии на спектакли, концерты гастролеров, на частые выступления любителей печатаются изо дня в день.
Правда, в газете встречаются курьезные строки: «Г-жа Танская в оперетте «Адская любовь» праздновала уже второй бенефис. Настоящий ли это бенефис? Подобный вопрос следует оставить на совести антрепризы. Г-жа Танская обладает каскадными манерами, легкостью, подвижностью. Недостатки певицы — отсутствие голосовых средств и плохая фразировка. Хотя общие недостатки искупаются молодостью и миловидностью».
Примерно так же звучит оценка спектакля «Певец из Палермо»: «Хуже других был в роли Чинделони г. Семенов-Самарский, имеющий несчастье обладать неприятной, нечистой читкой и весьма посредственным голосом, с тусклыми нотами в верхнем регистре. Игра артиста утрированна, порывистая, неровная. Бенефициантка примадонна Е. Кестлер была встречена публикой сочувственно, и ей был поднесен букет».
Безголосые опереточные артисты не редкость на провинциальной сцене. Хорошо еще, если «отсутствие голосовых средств искупается молодостью и миловидностью», бывает, что недостатки вокала не компенсируются ничем.
Взыскательные виленские театралы зато утешаются спектаклями оперы. В городе нет постоянной оперной труппы, но сюда часто наезжают столичные и зарубежные гастролеры.
Оперные спектакли идут в Летнем театре, что находится в Ботаническом саду. Содержит его вездесущий Шуман. Несмотря на склонность ко всему иностранному, все же он отдает должное русской классической музыке. Афиши извещают, что Летний театр имеет честь показать почтеннейшей публике «Мазепу», «Снегурочку», «Демона» и другие оперы великих русских композиторов.
«Демон» — первое театральное впечатление четырнадцатилетнего гимназиста Василия Шверубовича. Нет, вернее сказать, потрясение, пробудившее в нем страсть к театру.
Случайность зачастую вершит судьбу человека. Но вряд ли можно назвать случайностью цепь обстоятельств, приведших мальчугана в театр.
Вот звенья этой цепи. Чиновник губернского правления Анастасий Иванович Шверубович мечтает стать оперным певцом. В Вильну приезжает на гастроли известный баритон Брыкин. Певец-любитель приглашает артиста поселиться в его семье. Завязывается дружба. Анастасий Иванович посещает все спектакли с участием Брыкина. Однажды он берет в театр своего младшего брата Василия.
Цепь замыкается? Отнюдь нет. Начинается новое звено, отличное от всех, что были ранее.
Дети всегда восприимчивы к театральному представлению. Что же говорить о мальчике с чуткой душой, когда он услышал чарующую музыку и вдохновенный голос артиста, певшего Демона.
Печальный Демон так пленяет мальчугана, что ему неудержимо хочется сыграть и спеть эту роль так, как играет и поет артист Брыкин.
Высокий шкаф в детской комнате становится дикой скалой Кавказа. Старая отцовская ряса — рубищем духа изгнания. И с высоты шкафа разносится ария Демона: «Я тот, кого никто не любит и все живущее клянет… Я враг небес, я зло природы…»
Невыносимый крик оглашает квартиру. Все живущие в ней действительно клянут злостного нарушителя тишины и гонят его со шкафа.
Вскоре на гастроли в Вильну приехал талантливый драматический актер Андреев-Бурлак. Страстный театрал Анастасий Иванович Шверубович, конечно, завязал дружбу и с ним. И снова повел своего младшего брата в театр. Драма увлекла мальчика еще сильнее, чем опера.
Отныне декламация сменила пение. В домашний репертуар прочно вошел «Король Лир». Игра перенеслась в дикую степь, в шалаш, где укрывался король. Стол, вернее — место под столом, изображал шалаш. Василий, задрапированный в платки сестер — одеяние страдающего венценосца, — выскакивал из-под стола и трагическим шепотом декламировал: «В мире ничего не может гнуснее быть жестоких дочерей!»
В юности время течет быстрее, чем в старости. Четырнадцатилетний гимназист, певший арию Демона, был смешон. В следующем году, играя короля Лира, он вызывал улыбку и радостное удивление. А уже через год на торжественном концерте в гимназии так проникновенно читал «Илиаду» Гомера, что ему аплодировал весь зал.
Монологи Гамлета, Отелло, Уриэля Акосты были в его репертуаре на переменах между уроками. Одноклассники заслушиваются, как он «шпарит» целые сцены, ну совсем как заправский актер. Василий Шверубович участник всех спектаклей в гимназии. Подколесин, Ноздрев, Хлестаков… Право, таким ролям может позавидовать любой взрослый артист.
Ученик шестого класса сыграл эти роли за один год. Недаром он кумир Большой улицы и лучшего в Вильне сквера, так называемого «Телятника».
Как часто слава, даже маломальский успех, кружит голову, порождает самовлюбленность Нарцисса. Никто, однако, не знал, кроме, конечно, ближайшего друга Кости Галковского, от которого не существовало секретов, что кумир «Телятника» вовсе не доволен собой.
Сомнения обступают, грызут, не дают покоя. Имеет ли он право именоваться артистом? Истинным художником сцены? Властителем чувств и дум зрителя?
Или все услышанные восхваления — случайность, проявление нетребовательности неискушенных провинциалов?
Как узнать правду: есть ли у него талант, доподлинное призвание к сцене? Или он напрасно откликнулся на зов Мельпомены? Прощай тогда мечты о театре…
— Чего вы молчите, господин гимназист? С чем пожаловали? — сурово бросил Орленев смущенному гостю. — Вошли и молчите, как кисейная барышня на первом балу. Впрочем, погодите… — Прищуренный взгляд актера случайно упал и задержался на мундире со сверкающим рядом пуговиц. — Позвольте примерить мундирчик ваш.
— Именно это я собирался, Павел Николаевич…
Двадцатитрехлетний Орленев уже достиг известности как актер своеобразной и острой характерности. Несмотря на щуплую фигуру и глуховатый голос, он обладал таким даром перевоплощения, что на сцене мог выглядеть величаво могучим и пленять каждым произнесенным словом. Понятно, что своему оробевшему гостю он казался почти божеством, вызывающим благоговение.
— А вы, молодой человек, часом, не из театральных любителей? — осведомился Орленев, напяливая на себя мундир, почтительно протянутый гимназистом.
