II.
В гостиничном номере, ставшем последним салоном для русских эмигрантов, мой дядя тихо говорил своим красивым голосом, с самого начала таким строгим и важным, и этот его тон внушал чувство доверия всем его слушателям.
— Речь вдет об умело разработанном преступлении, жертвой которого станет ваш несчастный брат, мой дорогой Игорь...
Довольно молодой человек, но уже с седыми висками, сжал сильнее рукой подлокотник кресла.
— Князь, я прекрасно понимаю, что не желаю встречаться с Женевским комитетом. С тех пор когда мне был представлен граф Игнатьев, я прислушиваюсь к его советам.
— Вы верно поступили! Несмотря на то, что эта трагедия разыгралась давно, нас повсюду загоняют в угол, преследуют... Даже те ужасные условия жизни, в которых мы с вами находимся, не отвращают наших врагов... Они все еще опасаются, как бы мы не выскользнули из их рук...
— Князь, — перебил говорившего визитер, — я думаю, что мы уже не можем внушать им никаких беспокойств. Вот уже пятнадцать лет они — хозяева России, их официально признали все европейские державы, они захватили всю власть без остатка.
— Кроме власти над душой, — оборвала его Софья Кост- жановская, раскуривая погасшую сигарету. — Они сейчас опасаются только одних свидетелей... а ваш брат, несомненно, очень много знал...
— Мой брат посвятил как свою жизнь, так и свою смерть императорской чете!— Особенно царице? — спросил мой дядя.
— Бесспорно. Царица доверила ему одну чрезвычайно секретную миссию...
Мое сердце учащенно билось в груди, когда я слушала этот разговор, который меня сближал с этой очаровательной личностью, о которой я, по существу, ничего не знала или знала слишком мало, а все вокруг рисовали ее как врага, который приносил одни несчастья и не мог вызывать к себе ни малейшей симпатии.
Моя тетка позволила мне остаться в комнате. Она сама вступила в беседу.
— Игорь, все это уже в прошлом. Вы теперь — парижанин. Ради сохранения памяти о вашем брате, постарайтесь хоть немного позабыть об этой драме... Приходится лишь сожалеть, что такая благородная натура, как Алексей, захотел служить безнадежно проигранному делу, а главная его героиня ни у кого не пользовалась симпатией...
Софья Косгжановская посмотрела с упреком на мою тетку:
— Тамара, как же ты можешь так говорить об этом! Кто же не может не испытывать сильного волнения, думая о несчастной судьбе Александры Федоровны?
— Но ее никто не любил. А ей это ужасно нравилось. Это была такая гордячка...
Игорь Лавров встал и, щелкнув каблуками, резко возразил моей тетушке:
— Княгиня, я прошу вас простить меня, но я никому не позволю говорить в такой манере о нашей горячо любимой государыне...
Тут вмешался мой дядя:
— Княгиня совсем не хотела умалить ее престиж. Просто она сказала то, что говорили о ней очень многие.
— Весьма печально, вынужден вам заметить. Княгиня, несомненно, слышала отзывы о царице от представителей той аристократии, которые были враждебно настроены против ее жестких мер экономии...
— Но это касалось и членов ее семьи, — перебила его моя тетка, все более нервничая.
— Члены ее семьи, говорите? То есть вы имеете в виду всю эту банду великих князей, которые, чтобы угодить вдовствующей императрице Марии Федоровне, постоянно принижали перед ней все ее качества, подчеркивая все недостатки. Но сегодня многие из них, которым удалось избежать кровавой революционной расправы и прибыть без особых затруднений сюда, в ссылку, рядятся в павлиньи перья, хвастают своими щедрыми, лишь воображаемыми благотворительными делами и теперь предпочитают не говорить о своей трусости, которая и породила всю эту драму.
В накуренной комнате обстановка накалялась. Назревал крупный скандал. Тогда мой дядя, проявив свою обычную твердость великого пилота, снискавшую ему уважение в авиации у его сослуживцев, положил конец опасному развитию такой темы.
— Каждый, конечно, вправе иметь свое мнение и высказывать его. Но прошу ни на мгновение не забывать, что речь идет о мертвой императрице, о мученице, перед которой мы все должны почтительно склонить головы и не упрекать ее в совершенных ошибках!
Но Игорь Лавров не успокаивался, он опять бросился в бой:
— Брат мой, моя семья после революции поплатилась своей жизнью за сохранение верности этой августейшей государыне. Это обязывает меня с ее дневником, оказавшимся в моих руках, по крайней мере, высказать всем вам ее мнение и донести до вашего сознания неопровержимые факты, которые противоречат большей части высказанных в ее адрес упреков.
Все вдруг склонили головы, и в глазах собеседников, казалось, погас огонек враждебности. Моя тетка теперь молчала, но не из-за симпатии к царице, а в силу своего воспитания.
Игорь продолжал:
— Я должен исполнить миссию, порученную моему брату.
— Для чего? — спросила моя неисправимая тетушка. — Кому это сейчас интересно, кроме кучки таких жалких людей, как мы?
— Не скажите ли, княгиня, чьи это слова, — «это слишком хорошо, так как бесполезно?» Что бы вы там не говорили, но я чувствую себя избранным, чтобы разрушить злобные легенды, чтобы пообщаться с теми, кто еще может вспомнить прошлое, вспомнить эту ужасную историю. Сколько еше важных среди нас персонажей способны испытывать в своей душе терзания, напоминающие угрызения совести?
Историки будущего должны знать, что ни в чем безобразном, низменном, нечистом нельзя упрекнуть эту великую даму, ставшую жертвой своего слишком высокого положения,
Софья Костжановская, немного полноватая, с очаровательным лицом, с белыми кудряшками, зачесанными за уши, вдруг воспламенилась.
— Короче говоря, — начала она, — почему и для чего ваш брат сыграл свою фатальную роль в этом деле?
— В то время наша семья проживала в Киеве, — стал рассказывать Игорь. — Мой старший брат Алексей заканчивал учебу в украинском университете, анаша матушка, овдовевшая, после того, как наш отец был убит под Порт-Артуром, не могла жить на скудную пенсию, выделяемую офицерским вдовам. Ее друзья из царского двора добились для нее должности первой кастелянши в Зимнем дворце в Санкт-Петербурге.
Словно испугавшись своего бодрого начала или, может, в силу природной скромности, Игорь Лавров вдруг замолчал. Он раздавил последний окурок сигареты в пепельнице, которую участливо протянул ему мой дядя. Он продолжал усталым голосом:
— Для чего, право, наскучивать вам столькими деталями...
Но все тут же запротестовали, и он был вынужден продолжать в том же духе:
— Знаю, знаю... условности, этикет, вежливость... но к тому же сейчас я очень взволнован. Моя мать была с первой встречи искренне предана императрице. И вопреки тому, чему обычно все верят, такие важные персонажи порой с большим удовольствием доверяются людям простым, незаметным, а не тем, которые составляют их близкое окружение.
