Так впервые узнал я о различных установках по ведению войны на западном и восточном театрах военных действий.
В Борисове германская армия восстановила русскую православную церковь, превращенную большевиками в склад. Армия передала храм для использования по назначению, и не в качестве распространения «опиума для народа», а потому, что действовать таким образом, слава Богу, всегда входило в традиции всех армий. Храм украсили свежей зеленью и цветами, дорожки посыпали песком, а люди надели свои лучшие одежды.
Фельдмаршал фон Бок и его офицеры присутствовали на освящении храма и на молебне. Тысячи людей заполнили площадь перед церковью и прилегающие улицы. Население видело, что и победитель склонился перед Господом, повелителем вселенной.
В тот же день один офицер составил и отправил в Берлин сообщение для прессы о состоявшемся торжестве и о его глубоком воздействии на русское население. Через несколько дней он получил ответ, что о церковных делах писать не следует. Его статья помещена не была.
По вопросу о религии мне хочется добавить, что посещение населением церквей было интенсивным. Многие приносили или приводили крестить детей. Повсеместно не хватало священников, так как большинство их было выслано или уничтожено. Требы частично исполнялись католическими священниками восточного обряда, которые двигались вместе с германской армией на восток.
С переходом штаба фронта в Борисов я уже меньше мог разъезжать. В мою работу входил теперь просмотр фронтовых донесений и опрос военнопленных более высокого ранга. При этом я убедился, что родившиеся в России немцы и пожилые балтийцы, владевшие русским языком, как своим родным, очень быстро входили в подлинный контакт и с военнопленными, и с населением.
Русские не знали, что эти «посредники»-переводчики могли лишь точно передавать дальше наверх то, что они видели. Русские не могли, естественно, даже подозревать, как страдали эти «посредники», когда видели, что «другие немцы» пренебрегают их предостережениями, когда право и человеческое достоинство попирались, когда торжествовали невежество, высокомерие и эгоизм.
Читая донесения, я часто встречал знакомые имена. Это были школьные товарищи или деловые друзья, служившие теперь переводчиками при штабе какой-либо армии, корпуса или дивизии. Некоторые из них писали лично мне, думая, что я, находясь при штабе фронта, могу добиться улучшений. Я понимал их, хлопотал об их делах, но мы, переводчики при штабе фронта, не имели права голоса и почти ничего не могли изменить. В Третьем рейхе посредники были ничто, поскольку стоявшие у власти не желали посредничества.
Я постепенно убеждался, что усилия наших солдат будут напрасными, пока не будет найдено правильное решение политических, экономических и человеческих проблем для оккупационной зоны с ее населением в 50–70 миллионов человек.
Беседы с сыном Сталина и красными командирами
Это убеждение подкреплялось у нас беседами с наиболее видными военнопленными.
Однажды в штаб фронта был доставлен майор Яков Иосифович Джугашвили. Интеллигентное лицо с ярко выраженными грузинскими чертами. Держался он спокойно и корректно. Джугашвили отказался от поставленных перед ним кушаний и вина. Лишь когда он увидел, что Шмидт и я пьем то же самое вино, он взял стакан.
Он рассказал нам, что отец простился с ним, перед его отправкой на фронт, по телефону.
Крайнюю нищету, в которой русский народ живет под советской властью, Джугашвили объяснял необходимостью вооружения страны, так как Советский Союз со времени Октябрьской революции окружен технически высоко развитыми и прекрасно вооруженными империалистическими государствами.
– Вы, немцы, слишком рано на нас напали, – сказал он. – Поэтому вы нашли нас сейчас недостаточно вооруженными и в бедности. Но придет время, когда плоды нашей работы будут идти не только на вооружение, но и на поднятие уровня жизни всех народов Советского Союза.
Он признавал, что время это еще очень далеко и, может быть, придет лишь после победы пролетарской революции во всем мире. Он не верил в возможность компромисса между капитализмом и коммунизмом. Ведь еще Ленин считал сосуществование обеих систем лишь «передышкой». Майор Джугашвили назвал нападение немцев на Советский Союз бандитизмом. В освобождение русского народа немцами он не верил, как и в конечную победу Германии. Русский народ дал выдающихся художников, писателей, музыкантов, ученых…
– А вы смотрите на нас свысока, как на примитивных туземцев какого-нибудь тихоокеанского острова. Я же за короткое время моего пребывания в плену не видел ничего, что побудило бы меня смотреть на вас снизу вверх. Правда, я встретил здесь много дружелюбных людей. Но и НКВД может быть дружелюбным, когда хочет достичь своей цели.
– Вы сказали, что не верите в победу Германии? – спросил один из нас. Джугашвили помедлил с ответом.
– Нет! – сказал он. – Неужели вы думаете занять всю огромную страну?
По тому, как он это сказал, мы поняли, что Сталин и его клика боятся не оккупации страны чужими армиями, а «внутреннего врага», революции масс по мере продвижения немцев. Так был затронут политический вопрос, который Шмидт и я считали исключительно важным, и мы спрашивали дальше:
– Значит, Сталин и его товарищи боятся национальной революции или национальной контрреволюции, по вашей терминологии?
Джугашвили снова помедлил, а потом кивнул, соглашаясь.
– Это было бы опасно, – сказал он.
По его словам, он на эту тему никогда не говорил с отцом, но среди офицеров Красной армии не раз велись разговоры в этой и подобных плоскостях.
Это было то, что и мы со Шмидтом думали. Теперь открывалась возможность довести эти мысли до высшего руководства. Ведь с тем, что говорили мы, – не считались! Но взгляды сына Сталина Верховное командование вооруженных сил, генерал-фельдмаршал фон Браухич и даже Ставка фюрера могли принять во внимание.
Герсдорф, понимавший больше нас в этих делах, согласился с нами.
«Сталин, по мнению Якова Джугашвили, сына Сталина, боится русского национального движения. Создание оппозиционного Сталину национального русского правительства могло бы подготовить путь к скорой победе» – такова была основная мысль нашего доклада, который фельдмаршал фон Бок переслал в Ставку фюрера.
Пленный командир корпуса, занимавший руководящий пост в Генеральном штабе Красной армии, свидетельствовал о появлении «нового русского национально-патриотического движения»: хотя этот новый патриотизм открыто еще не признан советской властью, но с некоторого времени он звучит подспудно в речах и выступлениях, в высшей школе и даже в театральных постановках. Комкор подчеркивал, что патриотическая пропаганда, особенно в армии, после нападения Германии на Советский Союз, падала на плодотворную почву.
