Так, одним из виновников поражения под Мукденом, командующим корпусом, разбитым японским генералом Ноги, был генерал от кавалерии барон Александр Васильевич фон Каульбарс. «Его дальнейшая «деятельность» в 1905 году (иронически замечала «Русские ведомости») известна всей России» — к ней мы еще обратимся, дабы дать елико возможно полную характеристику личности, взглядов и образа действий председателя организационного комитета перелета.
И, наконец, вот что писал Сергей Юльевич Витте, все понимавший в механизме управления империей: «Великий князь Александр Михайлович был прародителем этой проклятой затеи, составившей несчастье России». Затеи, то есть «маленькой победоносной войны для удержания революции» (так поделился чаяниями двора министр внутренних дел Плеве с Куропаткиным) и к революции же приведшей.
О названном актере исторической сцены — подробнее. Поскольку его роль в развитии нашей авиации (какую, нам предстоит понять в ходе дальнейшего рассказа) трудно переоценить: великий князь состоял августейшим шефом воздушного флота, к нему сходились многие нити.
Сын любимого дяди Александра III, а значит, двоюродный дядя Николая II, рослый, красивый, эффектный мужчина, не пользовался фавором при дворе. Ни разу не упоминал его имени царь в своих дневниках, ведя которые на протяжении всей жизни, тщательнейшим образом фиксировал, кто, в частности, из родственников в котором часу с минутами зван к завтраку, обеду, ужину, с кем гуляли, играли, к примеру, в домино. Вообще ветвь Михайловичей Николай и ближние не жаловали, как и их мать, принцессу Баденскую, имевшую репутацию дамы хитрой, коварной и бессердечной. Александр, похоже, более других братьев и сестер удался в нее — с ее быстрыми приметливыми темными глазами и обволакивающими манерами. Был весьма честолюбив, страстный интриган, влияние же простирал косвенно, через посредство родной сестры последнего царя Ксении Александровны, на которой был женат.
Одно время мечтал стать генерал — адмиралом российского флота, оттеснив с этого поста родного дядю царя Алексея Александровича. Не получилось. Тогда добился выделения из морского ведомства «Добровольного флота» как некоего вспомогательного, возглавил его руководящий комитет, в помощники взял контр — адмирала Абазу. Комитет ведал торговым мореплаванием, строительством верфей (не на них ли «подновлялись» самотопы армады Рожественского?). Подрядчики наживались — контракты оплачивались по повышенным ценам. При этом немало, верно, перепадало и великому князю. Предположение не голословно. Когда началась русско — японская война, составился комитет для сбора доброхотных даяний с целью постройки военных судов. Председателем назначили любимого партнера государя по домино младшего его брата Михаила, Александр же Михайлович угадал определиться на пост вице — председателя. Пока стучали костяшки, заказы уплывали на заводы Ванье — подставного лица: предприятие принадлежало «Доброфлоту», следственно, Александру Михайловичу с присными. После войны великий князь со слезами просил Государственный Совету покрыть недостачу из казны. Стоит упомянуть еще об одной авантюре все того же кружка: когда формировалась 2–я эскадра, они выдвинули идею купить флот… у Бразилии. На переговоры ездил адмирал Абаза, для конспирации сбрив бороду и перекрасив голову. Флот не купили, изрядная сумма уплыла из государственного кармана за пазухи мундиров с аксельбантами.
В статье «Падение Порт — Артура» В. И. Ленин писал: «Генералы и полководцы оказались бездарностями и ничтожествами… Бюрократия гражданская и военная оказалась такой же тунеядствующей и продажной, как и во времена крепостного права… Военное могущество самодержавной России оказалось мишурным». В статье «Разгром», навеянной цусимским поражением: «Великая армада — такая же громадная, нелепая, бессильная, чудовищная, как вся Российская империя».
Русскую авиатику ждала своя «Цусима».
Двадцатый век вставал над миром в заводских дымах.
Многие гордились его стальными мускулами. Усматривали в индустриальном пейзаже знак приближения эры всеобщего благоденствия. Мы, потомки, люди конца двадцатого, вдосталь хлебнули из чаши этого всеобщего.
Но неразумный малолетка — школьник тоже ведь в туалете гордо дымит, кашляя, плюясь, подавляя тошноту, первой своей папиросой. Неведомо каким медиком рожденный афоризм «Капля никотина убивает лошадь» стал общим местом, оттого стерся, как старый пятак, на который мало что купишь. Да и где они, лошади — то?..
Прогресс неостановим, ум людской создан, чтобы вырывать у природы ее заветные секреты.
Кто думает о последствиях открытия?
Немецкий инженер, фабрикант, спортсмен, одержимый к тому же в конце прошлого столетия творчески — коммерческой идеей создания «десятипфеннингового театра», в котором все места стоили бы одинаково и искусство стало доступно простому народу, Отто Лилиенталь был истинно возрожденческой личностью.
Его соотечественник Аншюц научился способу моментальной фотографии: вместо лиц, застывших в ожидании, что «сейчас птичка вылетит», он поймал в объектив полет настоящих птиц в движении, разложенном на фазы. Это побудило Лилиенталя к размышлениям о проблемах движения в воздухе тел тяжелее воздуха.
Однако смысл его открытия состоял не столько в том, что задумался он не о летящей, машущей крыльями рукотворной птице, сколько именно о парящей. Парадокс озарения состоит зачастую не в уподоблении увиденному, но — на основе наблюдения — в решении сделать наоборот. Свой планер Отто Лилиенталь построил, вопреки природному сложению птиц, четырехкрылым. Точнее — двухплоскостным. Бипланом. С оперением как горизонтальным, так и вертикальным.
Воспаряя с голой, безлесой вершины Риновер на аппарате с матерчатыми крыльями, натянутыми на деревянную раму, плавно, величественно плывя в нисходящем потоке — в тихую, само собой, погоду, ибо любой порыв ветра был губителен, — Лилиенталь не думал, что его планер — дальний прообраз мощных грозных машин, способных уносить миллионы жизней. Не успел подумать: вскоре он врезался в подножье горы Риновер и погиб.
Куда ведет и куда приведет неугомонный мозг обитателя планеты, поименованного «гомо сапиенс», человек разумный, именно разумом отличающегося от иных тварей земных, к которым он так неразумно жесток?
Пещерный человек, гений, первым добывший огонь трением палочки о палочку, тоже ведь не знал и не хотел знать, во что все это выльется. Ему просто жареное на костре мясо показалось вкусней сырого. И со скоростью необычайной побежала идея по диким горам и долам, от одного племени к другому, чудодейственным образом минуя колоссальные расстояния и не требуя патента.
