Если Джим представлял Пола соло–тенором, округляющим гласные и сокрушающим стены собора какой–нибудь библейской арией Генделя, то его жена видела своего старшего сына учителем или доктором. Ей, однако, не удалось увидеть своих сыновей взрослыми, так как в 1955 году сорокасемилетняя Мэри имела вид умирающей женщины — к несчастью, так оно и было. То, что она приняла за повышенную кислотность желудка и не имеющие к этому отношения боли в груди, оказалось последней стадией рака.
Фотография на каминной полке должна была навевать воспоминания о ее жизни, оборвавшейся 31 октября 1956 года, — хотя во многих отношениях Мэри продолжала «руководить» семьей, особенно в том, что касалось денег: Пол на всю жизнь усвоил ее убеждение, что только тяжелым трудом и упорством можно добиться успеха.
Поначалу Джиму было трудно жить без жены. Как северному человеку, ему было непривычно уделять слишком пристальное внимание ведению домашнего хозяйства, особенно приготовлению еды. Не без помощи родственников и соседей он сделал все, чтобы его — слава богу, здоровое — потомство было сыто, одето и счастливо настолько, насколько это возможно в семье с одним родителем.
Пол и Майк помогали отцу в силу своих возможностей в соответствии с графиком, вывешенным на кухне. Хотя эта ситуация помогла Полу стать самостоятельным, его детство было короче, чем оно должно было быть, пускай он и учился в школе дольше положенного. Он был милым и на первый взгляд скромным школьником, умудрялся быть любимчиком учителей и одновременно являться причиной веселых беспорядков, когда занудливый педагог вползал в пыльный класс, как большая муха.
«Пол был замечательным карикатуристом, — смеется Джон Дафф Лоу, — его рисунок оказывался у кого–нибудь под партой, а затем путешествовал по всему классу».
Перед тем как перейти в шестой класс, Пол входил в число отличников института и даже получил золотую медаль за свое эссе. Как это было и с его будущими коллегами по «The Beatles», Питом Бестом и Стюартом Сатклиффом (окончившими ливерпульский колледж и престонскую среднюю школу соответственно). По мере того как приближались летние экзамены, Полу все больше светил педагогический колледж — и уж точно не медицинская школа. Пол, однако, не был в восторге от такой перспективы, втайне мечтая о полубогемной жизни артиста. Одним из двух экзаменов на аттестат зрелости, который он рассчитывал сдать успешно, был экзамен по живописи, предмету, который — как и музыка — в представлении обычного рабочего человека с Северо–Запада, будь то моряк или бухгалтер, обладал сомнительной практической ценностью, а потому становился поводом для язвительных насмешек: к примеру, картины Артура Балларда, ливерпульского художника–абстракциониста, выставлялись вверх ногами.
Хотя жители Мерсисайда гордились личным знакомством с кем–нибудь вроде Артура Балларда, живопись не была таким уж дорогим товаром, и к живописцам относились совсем иначе, чем в Лондоне. Еще в 1960 году ни один художник, работавший в Ливерпуле, не мог рассчитывать на постоянный заработок, в основном по причине недостатка коммерческих и рекламных организаций в регионе.
Музыканты были не в лучшем положении. Если какой–нибудь воротила из EMI или трех остальных компаний звукозаписи Королевства совершал деловую поездку в Манчестер, он редко когда утруждал себя прослушиванием талантов из Маклсфилда, Престона, Ливерпуля или других окрестных городов. Условия, в которых находились провинциальные поп–музыканты, были таковы, что Эдди Кэлверту, Лите Розе, Фрэнки Воэну или Майклу Холлидэю приходилось ехать в столицу, чтобы добиться прослушивания.
Спорт тоже считался законным способом сбежать от провинциальной скуки и прозябания.
Печально выглядывая из–за кружевных занавесок гостиной, Пол Маккартни пытался понять: неужели это все, на что он мог рассчитывать? На горизонте не маячило ничего, кроме стабильной, но беспросветной «работы» с позолоченными часами по выходе на пенсию, отсчитывающими последние секунды до смертного часа.
Вид с первого высотного здания города — в Хайтоне — был еще более угнетающим, если не извращенно очаровывающим: ползущий смог, серное мерцание и бесконечные мили трущоб, растущих с каждым годом.
И все же город мог предложить реальные возможности для культурного развития — и не хуже, чем в Лондоне. В основном это происходило благодаря тому, что Джон Рэнкин, Джеймс Смит и прочие просвещенные промышленники завещали городу свои частные художественные коллекции. Такие дары были представлены во всех публичных галереях Ливерпуля, а некоторые из галерей были построены специально для этого самими меценатами. Работы могли быть вывешены в The Walker, The Bluecoat, The Academy, The Williamson и The University. Кроме того, их можно было увидеть в менее разреженной атмосфере — в претенциозных кофе–барах вроде The Blue Angel, Streate's, The Zodiac и The Jakaranda.
The Jakaranda изначально представляла собой часовую мастерскую, затем в 1957 году была оснащена скамейками, подвесным решетчатым потолком со свисающими сетями и цветными шарами, а ее стены были перекрашены. Из–за того, что клуб был расположен в двух шагах от художественного колледжа, он стал местом встречи студентов и преподавателей, а также клиентов расположенной неподалеку биржи труда. Можно было сидеть в Jakaranda часами до самого закрытия, взяв лишь пластиковый стаканчик кофе. За музыку нужно было платить, но, в отличие от музыкального автомата, артисты играли здесь вживую на крошечной сцене.
Профессора и студенты также собирались в подвальном баре Hope Hall (позже The Everyman), открытом в 1959 году. Помимо выставок местных художников, здесь проводились поэтические вечера и просмотр «интеллектуальных» фильмов, вышедших из общего проката.
Владелец кинотеатров Лесли Блонд лично спонсировал постройку Hope Hall, однако самым знаменитым «патриархом» города был бизнесмен Джон Мурс, основатель футбольного почтового тотализатора в Литлвудз в 1934 году. Лидер лейбористской партии Рамсей Макдоналд провозгласил его «заразой», так быстро он охватил всю страну; сотни тысяч глав семей еженедельно заполняли бланк, который мог принести им состояние. К пятидесятым годам Мурс, весьма предприимчивый, хотя и старомодный бизнесмен, контролировал сеть розничной торговли, в которой только ливерпульцев было задействовано свыше десяти тысяч.
Художественное общество, хор из семидесяти человек и прочие места общения были организованы самим боссом. Тем не менее Мурс был скромным парнем, с заячьей губой и в очках, который старался избегать какой–либо саморекламы. Однако во всех остальных отношениях он мог бы послужить прекрасным образцом для подражания для Маккартни в его будущей жизни: бережливый в мелочах, он никогда не жалел денег на благотворительность; кроме того, он сам втайне от всех был художником, коллекционером и знатоком современного британского искусства. И в самом деле, солидная часть его миллионов была использована на развитие искусства в Ливерпуле — он учредил множество стипендий и при содействии Walker Gallery организовал проходившую раз в два года John Moores Exhibition of Contemporary Art («Выставка современного искусства Джона Мурса»), одно из немногих художественных Учреждений Британии, известных благодаря имени своего основателя. Его цель была заявлена так: «поощрять ныне живущих художников, особенно молодых и прогрессивных»; она оправдала себя, когда премия Джона Мурса стала самой престижной в Великобритании.
