Называли разные цифры погибших на рынке: от двухсот до трехсот человек. Мы сразу же поехали в Центральную больницу и застали кошмарную картину: привозили обрубки тел. На моих глазах умер ребенок.
Из репортерского дневника
Еще две минуты назад человек был жив, он странно и тяжело ворочался на кафельном полу, куда его второпях небрежно кинули как безнадежного, которому уже не требуется уход. А сейчас он уже мертв — это определил врач, заглянув в зрачки. 9-я городская больница Грозного. Мертвый мальчик лет десяти, его вносит в палату мужчина. Зачем в больницу везут трупы? Те, кто привозит их сюда, не могут определить, жив человек или нет.
Сегодня утром мы побывали на рынке. Огромные, полутораметровые осколки ракеты. Целый квартал лоточков, будочек и навесов снесен взрывом. Погибло 137 человек, как утверждают грозненские власти. Несколько сотен ранено. Торговли нет, люди толпятся в разрушенной части рынка, ворочают осколки.
— Скажите там, в России, что пока хоть один чеченец живой — Северный Кавказ не станет русским, — кричит нам женщина.
Грозный ликует. Вооруженные чеченцы не сомневаются, что на город движется федеральная группировка. Бой в городе — своего рода праздник для боевиков. В этих настроениях, конечно же, очень много от обычной кавказской бравады: чеченцы не понимают, что федералы будут действовать не так, как на прошлой войне, а начнут планомерно сносить до нуля квартал за кварталом.
Российский самолет обстрелял колонну беженцев. Официальное объяснение таково: из «КамАЗа» по самолету стреляли из автомата. Пять погибших. Рассказывает свидетель:
— Женщина там лежала, разделенная на два куска. Потом собрали ее в ящик и увезли.
В больницы Ингушетии ежедневно доставляют раненых мирных жителей из Чечни. Каждый день привозят 10–15 человек. Двенадцатилетнего Хусейна Ассаидхаджиева привез его отец. Они из Шали. У сына осколочное ранение: на одной ноге два перелома, сломана рука. Самолет бомбил дорогу, по которой ехала их машина.
Много пациентов, которых ждет глубокая инвалидность: оторванные конечности, раздробленные суставы… Врачи говорят, что федералы используют снаряды огромной разрушительной силы, приходится извлекать осколки 3 на 4 сантиметра.
— Утром мы пошли играть на полянке, — рассказывает 14-летний Юсуп Магомедов. — Нас было 22 человека, и все школьники — от второго класса до одиннадцатого. Ни с того ни с сего такой взрыв произошел! Я потерял сознание на несколько секунд и очнулся весь в крови. Все дети кричали: мама, мама! Я их не узнал: все были в крови.
Юсупу Магомедову российская бомба оторвала ноги. Восемь его товарищей погибли, четверо остались без ног, двое — без одной ноги.
Заведующая отделением больницы предсказывает: в районах, где идут такие бои, треть выживших останется инвалидами.
Горный аул Махкеты. Здесь происходит действие повести Льва Толстого «Хаджи-Мурат». Российский самолет нанес ракетный удар по горному склону. Погиб пятнадцатилетний пастух, надежда семьи. Это лишь одна смерть из многих. В ауле и окрестностях за два месяца погибли уже 38 человек, более шестидесяти ранены.
Чечено-грузинская граница. Маленькое село Шатили, где живут 150 человек, забито беженцами. Грузинские пограничники получили_приказ_в Тбилиси не пропускать мужчин от 16 до 64 лет. Женщины тоже оседают в Шатили, потому что доехать до Тбилиси стоит 200 долларов. Дорога — шесть часов по обледеневшему горному перевалу.
Рассказывает Шамиль, беженец из Урус-Мартана:
— Город накрывают из всех видов оружия днем и ночью. Мы сидим в подвалах.
Убитых хороним наспех, прямо во дворе. По чеченским законам на похоронах обязательно должны присутствовать родственники, хоронить без родственников — почти святотатство и позор для тех, кто побоялся прийти. Но теперь на похороны приходят лишь те, кто живет в соседних домах. Из дома чуть подальше уже никто не придет: оповестить их о смерти близкого человека страшно и, похоже, уже не имеет смысла.
Шамиль стоит на ингушском посту «Адлер-20» в очереди на отправку в Чечню.
— Вернусь в Урус-Мартан, — говорит он.
— Не надо! — хватает его за рукав женщина, стоящая рядом. — Убьют ведь!
Он улыбается:
— Ничего, прорвемся.
У Шамиля остались в Урус-Мартане два брата, мать и дед. И, хотя выехавшие вчера и сегодня из этого города, оседланного генералом Шамановым, говорят, что ситуация — такая же страшная, как и несколько дней назад, Шамиль верит, что его родственники живы и он сможет их вывезти. Поэтому он смеется и болтает со знакомыми в очереди.
Другой чеченец в черной «Волге», в которой находятся еще три женщины, намеревается добраться до Гудермеса. Судя по расположению фронтов, сегодня это сделать невозможно, но чем черт не шутит — на войне возникают странные коридоры, сквозные дыры, через которые удается попасть куда угодно.
В толпе беженцев, рвущихся в Чечню, русская старуха Таисия Васильевна. Заляпанное грязью пальто явно куплено еще в советские времена. Она плачет, просит, чтобы ее пропустили в Грозный, где осталась дочь. Мы пытаемся договориться с ингушскими омоновцами, чтобы Таисию Васильевну посадили в автобус, но те отказываются:
— Нас разорвут другие беженцы. У всех свое горе, чужого никто знать не хочет.
Чеченское сопротивление далеко не так однородно, как кажется со стороны. Отношения между различными группами основаны на недоверии друг к другу, презрении и ненависти. Простые ополченцы ненавидят ваххабитов. Ополченец Хаваж:
— У ваххабитов есть деньги и оружие, но они держатся особняком.
А ведь именно из-за них заварилась эта каша. После войны мы их всех под корень выведем, не будет этой заразы на чеченской земле.
Хаваж воевал на Сунженском хребте. Из окопов его группу выгнал не огонь федералов, а голод.
— Мы могли бы сидеть как угодно долго, но закончилась еда, а купить было не на что. Денег нет ни на оружие, ни на патроны, ни тем более на лошадей.
Двести километров по горам отряд прошел за десять дней.
Об уровне недоверия между чеченцами говорит такой случай. Группа Хаважа вышла на позиции другого вооруженного отряда того же фронта и направления. Начался сильный артиллерийский обстрел, но местные не пустили пришлых в свой блиндаж отсидеться. Чеченцы панически боятся, что их позиции будут помечены радиомаяками, по которым федералы их и обнаружат. Радиомаяки здесь, как и в прошлую войну, называют жучками.
