Перед отъездом в Петербург за наследством, Алексеев устроил на занятые деньги большой вечер, на котором, кроме всей труппы, присутствовали многие городские обыватели, между прочим и владелец театров, архитектор Паньков, с которым тут же на словах он и условился относительно купли обоих театральных зданий. Всю труппу он уговорил в полном ее составе остаться служить у него, причем пообещал увеличить каждому оклад жалованья, — все, разумеется, охотно согласились. Меня он выбрал режиссером и, без сравнения со всеми остальными, назначил большое содержание.
В Ярославском театре я еще продолжал хозяйничать, а Рыбинский уже принадлежал Алексееву, так что по окончании зимнего сезона, мы переехали в Рыбинск, согласно циркулярному посланию нового антрепренера, адресованному на мое имя из Петербурга, а деревянный Ярославский театр тотчас же был предан разрушению. Вместо него строился каменный, существующий до сих пор. Осенью в Рыбинск приезжал Алексеев: получил отчеты, расплатился со всеми, велел нам отправляться на место служения, а сам снова уехал в столицу за окончательным разделом наследства. В этот приезд он был очень важен, надменен и напускно серьезен; перемена материального положения значительно изменила его в самый короткий срок.
Мы отправились в Ярославль и разместились по гостиницам в ожидании Алексеева, который по каким-то важным обстоятельствам задержался в Петербурге более предположенного времени, хотя сезон давно уже следовало бы начинать. Наконец, в одно прекрасное утро, когда мы, актеры, по обыкновению, собрались в трактир «Лондон» своей компанией чайку попить, появляется Алексеев вместе с каким-то господином и, удостоив нас по пути легким поклоном, проходит в соседний кабинет. Наш антрепренер имел вид сумрачный и недовольный; его слишком неучтивое приветствие, брошенное нам мимоходом, обидело нас. С понятным недоумением мы замолкли и стали прислушиваться к разговору Алексеева, долетавшему до нас из соседнего кабинета довольно явственно, — Михаил Яковлевич видимо не стеснялся нашего близкого присутствия и даже с умыслом говорил такое, что мы должны были намотать на ус. Алексеев сообщал своему знакомому, что он везет из Петербурга замечательную труппу и что мы для него не годны, не под стать его столичным знаменитостям. Такие рассуждения антрепренера, разумеется, нас ошеломили. Куда отправишься посреди сезона? Везде полно, никто в актерах не нуждается. В особенности нас угнетало то, что мы кругом были должны: и в гостинице, и в лавках, и в трактире. Обиженные и оскорбленные, разбрелись мы по домам обдумывать в отдельности свое безвыходное положение.
Несколько дней спустя, я случайно встретился на улице с В.А. Кокоревым, в то время только что начинавшим свою деятельность по откупу и временно проживавшим в Ярославле. Он расспросил меня о проделке Алексеева с нами, которая в разных вариациях стала уже известна всему городу, и осведомился, что намерены мы, оставшиеся не удел, предпринять теперь для обеспечения своего существования? Я ему откровенно признался, что мы совершенно теряемся в распланировке своих будущих действий.
— Поезжайте, — сказал он, — в Вологду. Там театра нет и не было. Вам, вероятно, будут там очень рады.
— Где же мы будем играть, если там нет театра?
— В моем доме.
— А сцена, декорации, — начал было я пересчитывать все затруднения, которые сопряжены с денежными тратами, для нас немыслимыми, но Кокорев меня перебил, добродушно улыбаясь:
— А уж это не ваше дело… Вы только скажите, согласны ли ехать в эту глушь.
Разумеется, я согласился от лица всех моих товарищей.
Кокорев немедленно сделал распоряжение о переделке своего громаднейшего вологодского дома в театр, и торопил нас отъездом, чтобы работа шла под нашим наблюдением. Он открыл нам в Вологде кредит в различных лавках, подарил массу полотна под декорации; словом сделал все для нашего блага и ничуть этим не кичился.
Когда до слуха Алексеева дошла весть о нашем отъезде в Вологду, он прибежал ко мне, как к главному распорядителю товарищества, и сердито заговорил, пересыпая каждую фразу своей излюбленной поговоркой «как того, как его»…
— Не смеете уезжать…
— Это почему же? — спокойно спросил я.
— Потому, что… как того, как его… у меня служить обязались…
— Да ведь мы не нужны вам, вы выписываете петербургскую труппу.
— Как того, как его… Я пошутил с вами…
— Так не шутят, Михаил Яковлевич.
Оказалось, что Алексеев хотел только постращать нас петербургской труппой, которую вовсе и не приглашал и которой вовсе и не существовало в столице, так как в Петербурге в то время не существовало никаких частных сцен, от которых можно бы было позаимствовать актеров. Своею горькою шуткой он полагал возбудить в нас большее почитание к его персоне и, главное, рассчитывал на нашу добровольную скидку той прибавки к жалованью, которую полгода тому назад нам пообещал. Разумеется, совершить мировую было уже поздно, так как Кокорев в своем вологодском доме приступил к работе, и с Алексеевым, по его собственной вине, мы разошлись окончательно. Он оказался в критическом положении: театр готов, а труппы нет. И пришлось ему набирать кое-каких захудалых актеров, свободных от ангажемента по причине своей негодности. Само собой понятно, что дела его пошли плохо и расчетливый антрепренер понес крупные убытки.
В Вологде нас встретил радушный прием. Жители с нетерпением ожидали открытия театра, который вышел очень вместительным и крайне симпатичным.
Оркестр мы привезли из Ярославля с собой. Он состоял из дворовых людей помещика Брянчанинова, который отпустил его с нами безвозмездно но просьбе того же Кокорева, принимавшего в нас такое деятельное участие.
На первом спектакле присутствовала вся вологодская знать, во главе с губернатором. Успех наш с каждым днем рос более и более; сборы были прекрасные. На долю каждого из нас выпадала солидная сумма, так как арендной платы за помещение мы не платили, оркестру тоже, даже плотники были от Кокорева даровые. Разумеется, при таких условиях нам жилось хорошо и мы никогда не ушли бы из этого хлебного уголка, если бы наша труппа не распалась, благодаря вмешательству флигель-адъютанта Барановского, пожелавшего облагодетельствовать некоторых из членов нашего общества, определением их на казенную петербургскую сцену. Этот Барановский, впоследствии Ярославский губернатор, был командирован в Вологду для рекрутского набора. В Вологде он жил довольно продолжительное время и, как большой любитель театра, посещал все наши спектакли. Некоторые из исполнителей ему нравились, и он пообещал пристроить их на столичную сцену. И действительно, по отъезде в Петербург Барановского, в начале великого поста, дирекция Императорских театров выписала от меня Дмитриева, Башкирова, Константина Громова[1] и других, фамилии которых за давностью я забыл совершенно. Потеряв даровитых товарищей, мы были принуждены и сами разойтись в разные стороны, хотя в нашей оставшейся группе и были такие безусловно талантливые личности, как Яков Андреевич Романовский, отец известной в настоящее время провинциальной драматической артистки А.Я. Романовской, и Александр Иванович Красовский, автор популярной комедии «Жених из ножевой линии».
