Георгий Иванов - Избранные письма разных лет

Дорогой Михаил Семенович,

Прилагаю письмо М. Леви — псевдоним которого Агеев. Это автор «Повести с кокаином»[95], которую Вы, вероятно, читали и во всяком случае слыхали о ней.

Он живет постоянно в Константинополе и принадлежит к очень хорошему эмигрантскому (еврейскому) кругу. В случае, если его предложение Вам подойдет, он представит конторе «Сегодня» необходимые поручительства и гарантии, так что с этой стороны Вам беспокоиться нечего.

Я думаю, что «сватая» его Вам, я оказываю услугу не только замечательно даровитому молодому писателю, каким М. Агеев-Леви несомненно является — но и газете «Сегодня». Т. к., если Вы возьмете его своим представителем — дело попадет в честные и расторопные руки.

Шлю Вам сердечный привет. |

Ваш Г. Иванов.

P. S. Известите меня, если можно, о принятом Вами насчет Леви решении.[96]

Дорогой Владислав Фелицианович,

Нам обоим ужасно досадно. Вчера кто-то из бывших у нас на четверге[98] сказал, что Вы не пришли к нам, т. к. были уверены, что этот четверг не состоится. Только услышав это, я вспомнил, что действительно сказал Вам это в «Мюрате»[99] — спутал числа и считал, что четверг приходится на новый год. Потом моя путаница разъяснилась, а о сказанном я забыл. Единственным извинением мне служит, что «сухие грибы» перешибли в памяти все остальные впечатления этого вечера[100]. Пожалуйста, извините мою невольную бестактность и непременно приходите к нам следующий раз. Ир<ина> Вл<адимировна> шлет Ольге Борисовне[101] и Вам сердечный привет, и мы оба надеемся, что она тоже прийдет.

Преданный Вам

Георгий Иванов.

24, rue Bois le Vent XVI

Метро Muette

Пятница 27 декабря < 1935>.

30 мая 1937.

Дорогой Владислав Фелицианович,

Благодарю Вас от души за Вашу статью о моей книге. Она доставила мне большое и неподдельное удовольствие.

Еще раз спасибо. Шлю искренний привет.

Ваш

Георгий Иванов.

8 июня

1937

Рига

Многоуважаемый

Петр Михайлович

Надеюсь, Вы получили из Берлина мою новую книгу стихов. Пишу отдельно, чтобы послать Вам привет и благодарность за многие лестные обмолвки обо мне, которые всегда доставляли мне большую радость. Не лукав<лю>: не оттого, что лестно, а оттого, что исходит от Вас. К «технике славы» я равнодушен — да и какая слава в эмиграции. Но мнение человека, понимающего все и в то же время беспристрастного — тем более дорого. В частности, Ваша заметка о хореях («Пляска смерти», кажется) — самое глубокое и верное, что я читал о современной поэзии за много лет[104].

Напишите, если можете, обо мне в следующих «Записках»[105]. Если Вы сейчас же сделаете заявку Рудневу[106], я думаю, не будет возражения. А то отдадут дураку Мочульскому (пишущему очень лестно)[107] или, еще хуже, симпатичному Мише Цетлину[108]. Если Вы скажете Рудневу, что хотите написать побольше, т. е. для «Жизни и культуры», а не рецензию[109], то, думаю, он тоже согласится. Но, конечно, не упоминая, что я Вас просил — иначе будет «кумовство». Т. е. нечто, чего наши «рыцари интеллигенции» боятся хуже Гитлера. Впрочем, Гитлера, конечно, они боятся больше всего на свете — «культура» и есть, по их понятиям, — бессильность добра к всякому «фашизму».

Очень жалею, что не видел Вас в Ваш приезд — когда-то — в Париж. Не теряю надежды познакомиться с Вами: не приедете ли на выставку[110]. Мой постоянный адрес 131, rue du Ranelagh XVI. Здесь я гощу у «бывшего русского моря» ненадолго. К Болгарии отношусь с нежностью: мой брат и сестра родились там. Мой отец был одним из русских офицеров при Батенбергском[111]. Дает ли мне это, кстати, основание получить визу, если я вздумаю съездить в Болгарию?

Не знаю, как Вы относитесь к Солоневичу[112] и видите ли его. Если видите, передайте ему привет: я всегда на здешних собраниях с пиэтетом поминаю его имя и деятельность, что очень невыгодно рисует меня в глазах «российского патриота» Вишняка[113]. Но Солоневич хорош будет тогда, когда можно будет (если можно будет) драться с большевиками. «Культура» его, увы, ужасна. Но ужасно было в культурном отношении все русское прошлое, начиная с Каткова[114]. И «верность традициям», увы, соблюдается в этой области особенно четко и твердо.

Вся эта банальная болтовня имеет только одно значение: послать Вам самый сердечный и искренний привет. Преданный Вам

Георгий Иванов

<18. IV. 1942>

Villa Pamasse,

Anglet (В. P.)

Monsieur Georges Ivanoff.Это адрес.

Многоуважаемый Разумник Васильевич!

Я прочел Ваше объявление в «Новом Слове»[116]. Очень рад, что Вам удалось убежать из советского ада. Мы с Вами мало знакомы, однако Вы, вероятно, помните мое имя — ругали меня когда-то за акмеизм[117]. Я не совсем понимаю, где Вы находитесь, что это за лагерь? Если мое письмо дойдет до Вас, и Вы мне ответите[118], я в свою очередь, с радостью, напишу Вам обо всем, что Вас интересует.

Я в эмиграции с 1922 года. Вы все время были «там». Оба можем сообщить друг другу много, много. Меня, например, очень интересует судьба Ахматовой, Мандельштама, М. Л. Лозинского[119]. Услышать от Вас о той России, к которой принадлежите и Вы и я, и которая двадцать пять лет была в небытии, очень бы хотел. Что–то потустороннее есть в этом письме к Вам: оба мы как призраки, вдруг столкнувшиеся в каких-то стратосферах. То, что Вы спаслись, самое главное, и я был очень взволнован и обрадован, прочтя Ваше имя и адрес. Хотя мы почти не знаем лично друг яруга, я думаю уместно сказать, что я крепко целую Вас[120].

Ваш Георгий Иванов (Владимирович).

26 мая 1942

Многоуважаемый Разумник Васильевич!

Получил Вашу открытку. Немного задержался с ответом, т. к. был я в Париже.