Как-то в один прекрасный солнечный день приехал папа и сказал, что мы сегодня поедем в «Переделкино» в гости к Корнею Ивановичу Чуковскому, с которым папа дружил. Я, конечно, знала все сказки К. Чуковского, и мне было интересно увидеть известного писателя, книжками которого в стихах и прозе зачитывались все дети, — про мальчика Пенту и морских разбойников, про девочку Лялю, которая «в парке гуляла одна».
Поскольку меня в детстве тоже называли Лялей, мне особо интересно было увидеть К. Чуковского. Я надела красивое розовое шелковое платье, все в воланах, сзади пояс завязывался большим бантом, и розовые кожаные туфли с меленькими золотыми пряжками на ремешках. Я казалась себе очень нарядной. Мама сказала, что будет жарко и надо надеть что-нибудь полегче. Я не послушалась и потом пожалела. Корней Иванович принял нас очень радушно. Мне он понравился — высокий, смешной, похожий на свои шаржи, с веселыми глазами. Он сказал, что знает, — меня зовут Ляля и что, значит, его книжка и про меня тоже. Потом мы пили чай на террасе. Папа с Чуковским вели бесконечные разговоры о литературе, а я изнывала от жары и духоты, и, даже когда вышла в сад, не стало легче. Я мечтала только об одном — скорее все сбросить и залезть в воду. Прощаясь с нами, Чуковский подарил мне книжку, ту самую, про Лялю (со своим автографом).
В один из своих приездов папа привез книгу «Алиса в Зазеркалье» на английском языке, тогда в переводе ее не было. «Алису в Стране чудес» я прочитала, и она мне очень понравилась. Папа читал мне «Алису в Зазеркалье» с листа на английском языке, как будто текст был на русском. Перевод был синхронным. Папе предлагали сделать перевод этой книги для издания. Но сделать это он не успел.
В это время папа работал над изданием собрания сочинений В. Маяковского, где второй том вышел под его редакцией и с его комментариями.
Весной 1939 года мама и Арсений уехали в Грузию, где он переводил грузинских поэтов. Со многими Тарковский подружился: с Симоном Чиковани, Георгием Леонидзе, во второй раз в Грузии они с мамой были в 1945 году, и та дружба продолжалась.
Пробыли в первую поездку в Грузии они недолго, когда вернулись, почти сразу уехали все вместе (меня взяли с собой) в Чечено-Ингушетию для переводов национальных поэтов. Сначала жили в столице республики — Грозном, а затем в ауле Ведено, где прожили до конца лета.
Грозный я запомнила как бело-зеленый город. Белые здания и много зелени — парки, сады. Кругом деревья и цветы. Удивила река, протекающая через город, вся в радужных пятнах. Я спросила, что это такое. Арсений мне объяснил — это нефтяные пятна, которые иногда попадают в воду. Жили мы в центре города в гостинице, в люксовом номере. Приходили поэты, которых Арсений должен был переводить (по подстрочникам). Пробыли в городе недолго и уехали в аул Ведено, ставший теперь печально известным, расположенный высоко в горах, там Арсений продолжал работу. Места удивительной красоты. Сообщение с Ведено было автобусное. Многие из Грозного ездили на отдых в этот аул. Поселили нас в доме потомка Шамиля, их национального героя, хозяина звали Нурид. В его доме нам предоставили две комнаты. При доме был огромный сад, кроме плодовых деревьев и многих других росла трава такой высоты, что, пригнувшись, в ней можно было прятаться. Через сад вела тропинка, по которой спускались с горы. Из горы бил родник, а под горой текла река, стекала с гор, покрытых снегом. Поэтому была очень холодная, но прозрачная, как стекло, очень мелкая. Проплывала в ней форель, все дно было как на ладони. Арсений сделал запруду из валунов, и получился маленький бассейн. Я могла там плавать, а взрослые окунаться.
В Ведено я подружилась с девочкой Нюсей (Анной), родители ее были преподавателями, жили в Грозном. Как-то мы с Нюсей пошли купаться и увидели возницу-чеченца, который приехал к роднику, чтобы набрать воды для пионерского лагеря. Пока вода текла в бочку, а лошадь что-то меланхолично жевала, возница завел с нами разговор: «Дэвочки, вы русские?». «Да», — отвечаем мы. «Скажите сваим родитэлям, что завтра русски рэзать будим!» Я помчалась домой и с порога радостно закричала: «Мамочка, завтра русских резать будут!» Мама с удивлением посмотрела на меня и сказала: «И чего же ты радуешься, дурочка?» Видимо, мама не разделяла моих романтических представлений об этом как о приключении. Но, слава Богу, никого не резали. Хотя кровная месть продолжала там существовать, и Нурид много об этом рассказывал, как это тянется через много поколений. Но к нам относились хорошо, с уважением, знали, что Арсений переводит их поэтов.
Маму иногда принимали за мою старшую сестру. У мамы были длинные густые каштановые волосы, и она часто заплетала их в косу, чтобы не возиться с прической, и выглядела совсем юной. Как-то молодой чеченец спросил меня: «Где твоя красивая сестра?». Я сначала даже не поняла, о ком спрашивает, удивилась. Красивая или нет, об этом я не думала, просто для меня она была моя мама. И я, строго глядя на него, сказала: «Это моя мама!».
Арсений, вспоминая о лете в Ведено, позже написал стихи о маме.
Когда купальщица с тяжелою косой
Выходит из воды, одна в полдневном зное,
И прячется в тени, тогда ручей лесной
В зеленых зеркальцах поет совсем иное.
Над хрупкой чешуей светло-студеных вод
Сторукий Бог ручьев свои рога склоняет
И только стрекоза, как первый самолет,
О новых временах напоминает.
«Светло-студеные воды» — прозрачная холодная вода со снежных гор. «Сторукий Бог ручьев» — лучи солнца, под которыми тают снега и дают начало горным рекам.
С Арсением мы часто играли в «картинную галерею». Выглядело это так: я в любом узоре на обоях, будь это растительный или геометрический орнамент или просто пятно, видела какие-то лица или силуэты людей и животных и контуром на бумаге их рисовала. Арсений этому контуру придавал «плоть» и делал это в цвете. Получалось интересно. Арсений говорил, что мы соавторы, и я была очень горда этим.
Как-то мы решили совершить «восхождение» на гору напротив аула через реку. Гора в лучах солнца была такой заманчивой, переливаясь красками от нежно-изумрудного до темно-зеленого, как бархатная. Нам она казалась не очень далекой. Хозяин предупредил, что это обманчивое впечатление, нужно выйти очень рано и тогда только к вечеру вернемся. Ранним утром двинулись к горе. С нами пошла Нюся со своими родителями. Запаслись водой, едой. Утро было чудесное. За все лето я не вспоминаю ни одного дождя. Все время сияло солнце. Перешли речку вброд и двинулись к горе, чем дольше шли, тем дальше она «отодвигалась». Наконец, дошли и начали подниматься по дороге, которая шла через лес. Дорога становилась все уже, превращаясь в тропинку. Так прошло часа четыре. Порядком устав, решили сделать привал, поели и совсем расслабились. Дальше идти никто не хотел, — такая красота кругом, воздух упоительный, — не надышишься. Арсений сказал, что он все-таки хочет добраться до вершины. Я захотела идти с ним. Тропинка еще была, но становилась чуть заметной. Так мы с ним шли еще часа два, наконец тропинка закончилась, и мы лезли, как «альпинисты», хватаясь за кусты или продираясь сквозь них. То я цеплялась за какие-то коряги, то Арсений подавал мне руку и подтягивал вверх. Наконец, я выдохлась и сказала, что дальше карабкаться не буду. Буду здесь сидеть и ждать его. Он полез дальше. Прошло, наверное, минут сорок, прежде чем Арсений появился. Очень бледный, с охапкой цветов в руках. Таких цветов я никогда не видела. Огромные чашечки ярко-красного цвета, по форме напоминающие мак, а величиной с мужской кулак, с очень сильным запахом. Арсений сказал, что до макушки горы оставалось совсем немного. Когда он вышел на вершину горы, увидел огромный луг, весь в этих цветах. Удивительная открывалась панорама. Совсем рядом стояли горы, покрытые снегом, даже больно было смотреть. Солнце отражалось, как в зеркале. Он лег среди этих цветов и отдыхал там какое-то время. Но надо было торопиться. Мы пошли обратно, там уже наверняка начали беспокоиться — куда мы пропали? Домой мы добрались к вечеру. Арсению было плохо. Поднялась температура, головная боль, признаки отравления. То ли от разреженного воздуха на вершине горы, то ли от этих одурманивающих цветов. Но через день все прошло, врач не понадобился.
