Мать Лео изо всех сил старалась ограничить его столкновения со “взрослой” жизнью, а вот его отец Джордж делал прямо противоположное. Он по-прежнему общался с Чарлзом Буковски, Робертом Крамбом, музыкантами из “Зе Велвет Андеграунд” и подобной публикой. Он также водил знакомство с наркогуру Тимоти Лири, недавно освобожденным из тюрьмы по обвинению в хранении наркотиков. Лири был одним из первых поборников употребления ЛСД; тогдашний президент Ричард Никсон назвал его “самым опасным человеком в Америке”, а по обвинениям в хранении наркотиков ему грозил девяностопятилетний тюремный срок. Несмотря на скандалы, связанные с его именем, Лири был любимчиком хиппи и артистической богемы, именно он вдохновил Джона Леннона на написание знаменитой песни “Come Together”. Поэтому неудивительно, что вскоре после знакомства с Лири Джордж повел маленького Лео на встречу с гуру… Не желая отказываться от своей хипповской идеологии, Джордж водил Лео на нью-эйджевые парады, где оба щеголяли в одних трусах, по уши в грязи, с посохами в руках».
Позже, будучи уже взрослым, Леонардо Ди Каприо со смехом рассказал журналистам шокирующие подробности своего сексуального воспитания:
«Много лет назад мы с папой сидели в машине, и он вдруг сказал: “Когда я впервые занялся сексом, мне было как раз столько, сколько тебе сейчас. Тебе тоже нужно попробовать”. А я ему говорю: “Пап, замолчи. Мне всего шесть лет, я пока не хочу ничего такого пробовать. Лучше пойду и сделаю всю домашку”. Но папа не унимался. Он достал из гаража целую кучу журналов с голыми женщинами и показал мне. Увиденное мне очень понравилось (улыбается). Насмотревшись, я в свои шесть лет сделал открытие, что секс правит миром (смеется)».
Хорошо, что к тому времени Ирмелин, осознавшая всю ответственность материнства, старалась, чтобы сын получил хорошее традиционное воспитание и образование. Она нашла ему прекрасную школу, и за два года начальных классов Лео (сначала он учился в средней школе им. Коринн А. Сиде при Калифорнийском университете) она ценой неимоверных усилий накопила первый взнос на хорошее образование и вдобавок добилась получения гранта на учебу сыну. Стоит ли говорить, что матери-одиночке приходилось очень, очень много работать, чтобы растить Лео и обеспечивать ему должный уровень жизни? (Потому что, по иронии судьбы, Джордж Ди Каприо стал хорошо зарабатывать лишь тогда, когда его сын Леонардо уже мог содержать не только близких родственников, но и самых дальних.)
…В третьем классе Лео пошел в престижную школу (одну из лучших в Калифорнии), гордо именуемую «Центром специализированного обучения», в которую стремились попасть дети из хороших семей Лос-Анджелеса. Помимо громкого статуса, школа располагала прекрасными характеристиками успеваемости учеников. Леонардо вспоминает:
«Я никогда не любил школу за то, что там заставляли сосредоточиваться на том, что тебе в принципе не интересно. Но мама каждый день возила меня в школу — сорок пять минут туда и столько же обратно. Каждый день — каждый будний день своей жизни — она тратила три часа, и все ради того, чтобы мне не пришлось ходить в обычную школу».
Детское прозвище Лео было «Лапша», его так звали все друзья, и он ничуть не обижался. Почему Лапша? Его длинные, прямые, почти белые волосы сбивались в тонкие прядки-локоны и действительно напоминали свисающие с ушей макароны. К необычной прическе добавлялась манера броско, ярко и модно одеваться: Леонардо был смел и не боялся выделяться из толпы, он рос забиякой, который мог в любой момент поколотить тех, кто излишне веселился по поводу его внешности или намекал на его сходство с девочкой. Забияка и сорванец — это была его первая серьезная роль, которую он ежедневно убедительно играл для окружающих. А дома, за стенами их маленькой, скромной квартирки, Лео превращался в себя самого: доброго, сострадательного мальчика, который таскал домой и выхаживал бродячих псов, откладывал карманные деньги, чтобы купить очередную энциклопедию или книжку про дельфинов, мечтал вырасти и стать океанологом. Вспоминая себя, маленького, Леонардо Ди Каприо рассказывал в одном из своих телеинтервью:
«По существу, я был шкетом с самым большим ртом на свете. Я огрызался на все подряд и был готов к любой драке, а когда ты говоришь парню, который на три года старше тебя, что надерешь ему задницу, задницу надирают тебе. Я был настоящим придурком, даже сомнений быть не может. Я был диким и чокнутым и не страдал от этого, как некоторые сейчас, когда они пытаются сохранить хорошую мину при плохой игре и тем самым дискредитируют самих себя. Мне было все равно, что обо мне думают… Может, таким образом я пытался избавиться от хаоса, творившегося у меня в голове, или от потенциальных неудач. Это было: “Вау, как мне повезло, что я могу отвисать, как захочу и с кем захочу!” Двух моих главных белокурых конкурентов, с которыми мы ходили на прослушивания в самом начале, уже нет в живых: один повесился, другой умер от передозировки героином… Я никогда не принимал наркотики. Вы никогда не прочтете в таблоидах историй о том, как я был найден в номере крутой гостиницы, лежащим в луже собственной блевотины».
Биограф Дуглас Уайт рассказывает:
«Лео рос дерзким, уверенным в себе пареньком, но в проблемном районе, где он жил, эти качества нередко оборачивались против него. Он ходил в лучшую школу города, но во дворе собственного дома его все равно донимали хулиганы. “Я был маленьким и наглым — убийственное сочетание”, — вспоминает Леонардо, у которого к тому времени (стояла середина восьмидесятых) появился свой собственный стиль: панковская стрижка, кожаные перчатки и серебристые штаны. Он рос очень симпатичным парнем. Его сводный брат Адам, как и Лео, презирал район, в котором они жили, и его обитателей. “Восточный Голливуд был самым мерзким кварталом из всех, — говорил он. — Мы называли его «город отбросов»”. Вместе Адам и Леонардо не раз попадали в передряги. Именно сводный старший брат пришел на помощь Ди Каприо во время одного особенно неприятного эпизода, который Лео будет вспоминать и много лет спустя. “Я очень хорошо помню — почему-то тот случай засел у меня в голове, — как в детстве убил голубя. Он хромал, а у приятеля был пистолет; вот мы и решили пристрелить его, чтобы он не мучился. Но голубь никак не хотел умирать, и нам пришлось выстрелить целых десять или пятнадцать раз. Смотреть на мучения этой несчастной птицы было просто невыносимо. Я сидел и плакал, глядя на голубя, которому все стреляли то в голову, то в спину, а он все трепыхался и трепыхался. Потом пришел мой сводный брат, взял доску и с воплем — хрясь! — добил его”».
