11
Утром. За окном солнце разрывает лучами тьму. Серый воздух и холодно. Пахнет землей и клубникой. Тетя Оля видимо постирала белье: на черной веревке качается простыня.
Дима лежит на соседней кровати без трусов. Я не пойму, кто снял с него трусы. Наверное, Юля или тетя Оля. Под Димой постелена оранжевая клеенка. Он лежит без трусов на холодной клеенке. Встаю с кровати и беру его на руки. Перетаскиваю в свою постель, под теплое одеяло. Он спит крепко, только чуть изменилось дыхание.
Выхожу на кухню. Тетя Оля принесла парное молоко и пьет чай.
— Теть Оль. Почему Димка без трусов?
— Что?
— Почему он без трусов?
— Тема. Он ночью писает в постель. На него трусов не напасешься.
— Но зачем одеяло убирать? Он же замерз. Ночью же холодно!
— Тем, ты не с той ноги встал?
— Теть Оль. Дети могут писаться и от холода. И будить ночью не стоит. Пусть спит. Вы что совсем с ума посходили?
— Ну да. Ты же у нас самый умный.
— Если такое еще повторится, я его заберу с собой.
— Ну-ну-ну, так тебе Юлька его и отдаст.
Я молчу. Я знаю. Юля не отдаст. Никогда. Это ее мальчик, ее ребенок. Не мой, Дима ее. Она ради него будет даже жить с тетей Олей. Лишь бы было молоко и мясо. Она все стерпит. Терпеливая Юлька. Но со мной она не будет никогда. Никогда.
— А где Юля?
— Еще не приходила с ночного.
— Я куплю вам новое одеяло и новые простыни. Десять штук. Сегодня же поеду в центр и куплю. Может вам еще и памперсы купить, чтобы вы его не будили по ночам?
— Ты чего Тема? У меня, что простынь нет? Ты за кого меня держишь!
— Не кричи теть Оль. Димку разбудишь. Я сказал, что куплю, значит куплю. И книжку заодно про энурез.
Я наливаю себе молока в кружку. Рыжий котенок на подоконнике смотрит мне в глаза. Молоко холодное, просто ледяное. Зубы начинают болеть.
— А ты как, в России собираешься оставаться?
— Хотелось бы. Но не от меня зависит.
— Ты бы побыстрее. Кто его знает, что там у вас еще будет. Кстати, Генка звонил недавно.
— Чего хотел?
— Да что-то вы там с ним договорились. Он тебя вчера целый день ждал.
— А, ну да. Совсем забыл, теть Оль.
— Ты это... Тема... На меня не обижайся.
— Да я не обижаюсь теть Оль.
Я возвращаюсь к Диме. Он спит, поджав кулачок под щеку. Ложусь рядом с ним. Смотрю на часы: 05:18. Еще можно поспать три часа. Обнимаю его рукой. Его писюнчик холодный как лед. И такие же холодные ноги. Он открывает глаза от моих прикосновений.
— Артем?
— Да. Это я. Спи. Совсем замерз.
— Я описался?
— Да.
Он закрывает глаза. Обхватывает пальцами мою руку. Я смотрю на него. Смотрю на его подбородок, на его закрытые глаза, на его тонкие губы. Прижимаю его к себе покрепче и спустя несколько минут засыпаю. Со мной ему будет теплее. Теперь мы будем спать вместе.
За что я люблю Россию: такая большая страна и такая темная. Столько православных церквей. В одной только Туле, на одной только ее улице (кажется Советская), длиной несколько кварталов, я насчитал три церкви. А как звонят колокола: сначала обязательно самый большой. Он разрывает воздух, и потом, следом за ним, россыпь тонких трелей – колокола поменьше. Гул времени.
Мы заходим с Юлей в Церковь двенадцати Апостолов. Церковь белая с деревянными дверями. В стене справа стоит серый ангел, сложивший руки с венком на животе. Слева какие-то могилки. Видимо при церкви. Расписной потолок. Я ищу икону Святого Пантелеймона. Прохожу через арку в другой зал: там стоят люди, много людей спиной ко мне. Я не вижу, на что они смотрят. Прохожу по направлению к ним.
— Покойник. Не к добру. – Юлька появляется за спиной.
— Где?
И тут замечаю гроб. Сухое лицо старичка в черном пиджаке, с крестом в руках. Руки крест на крест. Мне интересно на него посмотреть. Трупные пятна проступили на висках – синие чернила.
— Тема. Не ходи туда. Пойдем…
Юля тянет меня за рукав. Мы отходим в другой зал. В итоге я ставлю свечку иконе Божьей Матери. Молюсь так, как умею. Особый разговор с Богом. Особые отношения. Юля почему-то начинает плакать.
Когда мы выходим на крыльцо, я у нее спрашиваю:
— А разве так можно? Чтобы и посетители и труп?
— Ну, отпевает батюшка наверно. Это мы не вовремя.
Выходим во двор. Садимся на зеленые скамейки. Я смотрю на купола.
— Не к добру это Тема, не к добру... В церкви покойника встретить…
— Да брось ты Юль. Подумаешь. Все у тебя нормально будет. Знаешь, я хочу Димке пенал купить и карандаши, и альбом, и портфель. Позволишь?
— Конечно. — Она смотрит на меня. Она улыбается. И гладит меня по голове.
— Сегодня заеду в магазин. Знаешь, какой ему цвет нравится?
— Нет. Какой?
— Синий. Вообще все синего оттенка. Я заметил. Когда мы машинку покупали в киоске у дядь Федора – он синюю выбрал. И кот у него на картинке синий. Когда рисовал, то нарисовал синего кота. Куплю ему синий пенал. Как думаешь, ему понравится, если взять тряпочный пенал с замочком? Продаются такие, итальянские пеналы. Там два отделения: один для ручек, а другой для карандашей и ластика.
— А я не знала… Точно синий?
— Точно.
— Тем, ты удивительный человек. Замечаешь такие вещи, на которые никто бы никогда не обратил внимания. Как тебе это удается?
— Не знаю. Просто я такой. Кстати забыл... Точилку для карандашей тоже надо купить...
Она о чем задумывается. Потом смотрит мне прямо в глаза.
— Скажи, я плохая мать? Да? Я плохая мать? Вот прямо скажи мне! В глаза!
— Юль… Ты хорошая… ты хорошая мама...
— Нет, я знаю, что я плохая. Димка вот, он же все понимает. Понимаешь, все! Все, что происходит! Только не говорит. Он никогда не скажет…
— Юль, брось ты. Он просто ребенок. Просто маленький мальчик. И он знает, как ты его любишь...
Юля молчит и смотрит на голубей. Они ходят возле лавочки и клюют хлебные крошки. Опять звонят колокола. Покойника выносят из церкви ногами вперед. За оградой стоит автобус. Юля морщит лоб. Один из носильщиков спотыкается и поправляет гроб...
Но время летит. И все проходит. Абсолютно все. Самое смешное в том, что и это пройдет.
А потом был август. Жаркий август с комарами и лягушками на полях. Все холоднее к вечеру начинал дуть ветер. Листья кружились по земле и мокли в накрапывающем дожде. И собака выла по ночам. Юле дали двухнедельный отпуск на обследование. Мы ездили с ней в Москву. Врачи нашли раковую опухоль в матке. И белые стены палаты с дрожащим тусклым светом шарообразных ламп навалились как камни. Стало бессмысленно все.
В августе мы ходили с ней в парк. Она, я и Дима. Она шутила, она еще шутила. Мы покупали воздушные шары и мороженое. Дима любил есть клубничное, а она шоколадное. Потом мы катались на роликовых коньках по площадке, где слева две советских пушки. Дима тогда в первый раз встал на ролики. И разбил коленку. Опять слезы как в Плотицино, опять это жаркое дыхание мне в шею. Листик подорожника на его коленке прилепленный Юлиной слюной.
