Рабинович пришел на фабрику имени Клары Цеткин, чтобы предложить свои услуги в качестве снабженца. Директор фабрики побеседовал с ним и, убедившись в его высоких снабженческих качествах, созвонился с горкомом партии и выплакал разрешение, ввиду плачевного экономического положения предприятия, принять на работу еврея в качестве своего заместителя по снабжению.
Вытерев пот после такого сложного разговора, он сказал Рабиновичу:
– Всё в порядке. Пишите заявление.
Рабинович замялся и потом признался, что он не умеет писать. Огорченный директор лишь развел руками.
Десять лет спустя возле ювелирного магазина в Балтиморе останавливается лимузин и из него выходит всё тот же Рабинович, чтобы купить подарки жене и дочке. Когда продавщица упаковала все отобранные коробочки, потянувшие тысяч на восемьдесят баксов, Рабинович открыл кейс и стал отсчитывать кеш.
– О сэр, вы же могли бы выписать чек!
– Милая, если бы я умел писать, то я бы сейчас был вице-директором фабрики имени Клары Цеткин! – с достоинством и тоской по несбывшимся мечтам ответил Рабинович.
Это – образец бытовой ностальгии, по законам жанра, естественно, доведенный до абсурда.
Активный же совок не тратит душевные силы на личные переживания. Пользуясь некогда раскритикованной им в былые времена, как буржуазная уловка, свободой средств массовой информации, он во весь голос отстаивает нетленные для него совковые ценности. За время разгула свободной (буржуазной, конечно) прессы, он, совок, построил немало совковых крепостей и теперь отважно сражается на их бастионах, воплощая сталинский принцип «ни шагу назад».
Для примера помянем здесь несколько таких непреодолимых бастионов, в той или иной степени защищающих посмертную репутацию вождя народов.
Бастион первый, защищающий вождя народов от обвинений в неоправданных, как считает совок, человеческих потерях. «Всё это вранье, – утверждает совок. – Вот имярек пишет, что правление Сталина обошлось народу в 46 млн жизней, а на самом деле погибло всего (!!!) 26 млн». Конечно, нормальному человеку, для которого жизнь законна и бесценна, поскольку она есть дар Всевышнего, даже одна безвинная смерть – это очень много, рассуждения совка представляются чудовищными, но для совка главное – сказать, как для Рабиновича из анекдота, сообщившего пастве, что у раввина дочка – блядь, а то, что у раввина вообще не было дочери – это уже мелкие детали.
Бастион второй – на нем противостоят украинскому голодомору. Совок-горлохват из числа журналистской и думской сволочи кричит по этому поводу, что голодомор был не только на Украине. Но разве попытка почтить память погибших от голода в Украине препятствует совкам так же вспомнить о погибших от голода в Поволжье и на Кубани? Это уже напоминает борьбу совков «за солдата» в Эстонии. Совок делает вид, что он не понимает, что не место захоронению и памятнику на троллейбусной остановке и что погибшие должны лежать на кладбище под памятником на месте их захоронения. И совок «организовывает кампанию», не обращая внимания на то, что в его стране рушатся, а то и вовсе отсутствуют памятники погибшим воинам, на костях которых возникают коммерческие стройки. Принцип совка-горлохвата таков: что у нас – это наше дело, а вот о ваших делах можно и поговорить.
Иное дело – совок-мыслитель и совок-политолог. Эти вам спокойно объяснят, что страна создавала свою индустрию, покупая технику за рубежом. Нужны, мол, были деньги, которые можно было получить, продав зерно. А крестьяне не хотели отдавать зерно, пришлось его забрать. На вопрос о том, куда необходимо было продать отобранный у крестьянина мешок картошки, десяток куриных яиц, бегающего по двору цыпленка и шмат сала из погреба, совок-мыслитель обычно потуплял взор и говорил: «Ну были, конечно, перегибы на местах…» Эти «перегибы», как известно, исчисляются миллионами смертей, но совка, если он мыслитель, такой «мелочью» не смутить.
Обычно совок приходит в неистовство не только при сопоставлении совковых и не совковых человеческих достижений, но и при сопоставлении совковых и не совковых человеческих потерь. Совок везде и во всем хочет быть главным и поэтому звереет, когда речь заходит, например, о Холокосте. Один из «крупных» идеологов совкизма, назовем его Премудрый совок, почивший в бозе на пороге XXI века, был готов всеми своими вставными зубами бороться за каждый миллион убитых нацистами евреев, чтобы снизить общую цифру невыносимых для него, Премудрого совка, еврейских потерь:
– Ну каких там шесть миллионов! – кричал Премудрый совок на страницах известного совкового «органа» за год до своей смерти. – От силы четыре миллиона. Мизер в общем! – кричал он, ударяя об землю своим картузом, и продолжал: – Да посмотрите, кого там из них поубивали – шушеру всякую, один приличный человек погиб – Януш Корчак, а остальные-то доброго слова не стоят! О чем тут вообще можно говорить! – завершает свою светлую «мысль» Премудрый совок и переходит в пляс, оскверняя своим воем память Аполлона Григорьева:
Басан, басан, басана… etc.
Бастион третий связан с Катыньской историей. Уже, казалось бы, даже самые высокие «охранители исторической правды от зарубежных посягательств» признали вину советского режима и «лично товарища Сталина» в умерщвлении в катыньском лесу (а заодно и в харьковском лесопарке и на окраине Старобельска) нескольких десятков тысяч представителей польской интеллигенции, переодетых по случаю развязанной Гитлером и Сталиным Второй мировой войны в военную форму. Казалось бы, что тут такого особенного? Ведь если даже по меркам совков сталинским режимом было разными способами истреблено «всего» пару десятков миллионов своих сограждан, то что на этом фоне представляет собой жалкая кучка польских очкариков и дантистов? Сознаемся же, что и их тоже… Наконец сознались, но совок всё равно против. Один из активных совков уверяет, что он стоит на страже государственных интересов, потому что признай Катынь, так пшеки затребуют контрибуцию, а где это видано, чтобы победитель, поделивший в 39-40-м годах Польшу с Гитлером, платил контрибуцию? За державу, мол, всё равно обидно, даже если эта держава – убийца. Другой активный совок действует тоньше: он напоминает, что при вскрытии катыньского могильника обнаружились какие-то немецкие причиндалы. Совок делает вид, что он забыл, кто туда эти причиндалы подложил, и смело публично выражает свое сомнение, а сомнение, как это известно еще со времен римского права, толкуется в пользу обвиняемого.
