По правде сказать, все мы сильно разбаловались, успев привыкнуть к хмельным рекам и ломящимся столам. Как вдруг один из болгарских городов вышел из общей шеренги и дал нам понять, что здесь «кина», то есть банкета, не будет… Постигшее всех разочарование с детской непосредственностью выразил именно Ваня. Приняв горделивую позу и отставив кавалерийскую ножку, с требовательной и капризной интонацией принца крови он спросил:
— А чем они это объясняют?..
Все грохнули, узнав в Иване Матвеевиче самих себя, и его крылатая фраза вошла в общий обиход на многие годы: плоха ли гостиница, завтраком ли почему-то не кормят, малы ли суточные и любые другие неудобства Большой драматический встречал славной фразой «А чем они это объясняют?», автором которой был не кто иной, как Иван Матвеевич Пальму…
Со своей женой он прожил пятьдесят девять лет, до самой ее смерти, и гордился неординарной для женщины прокурорской профессией супруги. И сын их пошел по юридической линии — сначала таможенник, потом адвокат. В такой симметрической позиции — между адвокатом и прокурором — Иван Матвеевич мог всегда чувствовать себя, с одной стороны, защищенным, а с другой — готовым к нападению и обрадовался, когда внучка тоже поступила на юридический…
Неудивительно, что человеку с такой биографией, к тому же старому члену партии, в Японии доверили руководство «четверкой», в которую входила трудновоспитуемая Зинаида Шарко.
— Зина, — сказал он ей со всей строгостью в один из бездельных токийских дней, — ты почему ходишь одна? Почему нарушаешь?..
— А я языки знаю, — нашлась Зинаида.
— Какие? — удивился Иван Матвеевич.
— Немецкий. И французский, — сказала Зина. Главное было не задумываться и отвечать быстро.
— Откуда? — потрясся Пальму. Он не мог представить в своей подопечной такого языкознания.
— Из театрального института, — твердо отвечала Шарко. — Нам же преподавали!
Факта преподавания иностранных языков в театральном институте Иван Матвеевич опровергнуть не мог.
— Да? — переспросил он. — Ну, все равно, ты должна ходить в своей «четверке».
— Хорошо, Иван Матвеевич, — сказала непослушная Зина, — я поняла…
Через несколько дней в два часа пополуночи Иван Матвеевич постучался к своей подопечной по личному вопросу. Запахнув кимоно, Зина впустила его, обратив внимание на рукопись, которую держал в руках взволнованный коллега.
— Послушай, Зина, — сказал Пальму конфиденциально-интимным тоном, — тут в Японии некоторые покупают камушки. Мне попался один такой… Красненький… Ну, как он называется?.. Ну, этот… У нас еще режиссер был такой… Агамирзян… Рубен Агамирзян… Ага!.. Вот!.. Рубин, камешек рубин!..
— Да, — авторитетно подтвердила Зина, — есть такой режиссер. И камешек такой есть.
— Но ведь этот рубин стоит столько иен, что на них можно купить… — и Иван Матвеевич передал Зине рукописный перечень предметов, равных по цене одному рубину.
Оказалось, что за те же иены можно приобрести роскошный видеомагнитофон с телевизором и обширным «прикладом», или три гигантские стереосистемы, или тридцать пар модельных туфель, или двести пар «красоток», как выразился обуреваемый сомнениями автор расчетной записки.
— Кроссовок, Иван Матвеевич? — переспросила Зина.
— Ну да, — со вздохом сказал он.
Подсчеты велись скрупулезно и отняли у Пальму много сил.
— Так в чем же проблема, Иван Матвеевич?
— Так не стоит, наверное, этот рубин покупать, если столько красоток! — воскликнул в отчаянье бессонный Пальму.
— Я не знаю, Иван Матвеевич, — сдержанно сказала Зина, — это уж вы все-таки решите сами.
— Да? — спросил он и, собравшись с силами, подытожил: — Ну ладно, я решу… Но только очень тебя прошу, Зина, ходи как положено, ходи в «четверке»!..
— Будьте спокойны, Иван Матвеевич! — чарующим голосом сказала Зина.
После театрального института ученица легендарного Бориса Вольфовича Зона Зинаида Шарко попала в театр Атманаки.
Сейчас объясню. В те времена — начало пятидесятых — в составе империи Ленконцертжили два таких коллектива. Театр Райкина позже обрел независимость, его помнят все, а театр Атманаки забыли. Между тем так же, как Аркадий Исаакович, Лидия Георгиевна любила резкую смену костюмов, мгновенные перевоплощения и легко скользила от женских к мужским ролям, щеголяя разными очками, паричками, накладными носами и т. п. Основной ее стиль определялся парадной черной юбкой и черным смокингом с блестящими атласными отворотами.
Положив глаз на бойкую студентку, Атманаки сказала Зине:
— У меня ты получишь сразу восемь ролей, и мы объедем всю страну!
Коллектив приступал к работе над пьесой Владимира Полякова «Каждый день», а режиссером был приглашен лауреат Сталинской премии Георгий Товстоногов. С ним Зина была еще не знакома, но на восемь ролей и гастрольное турне клюнула.
Правда, профессор Зон успел порекомендовать ее в ТЮЗ, но Александр Александрович Брянцев сказал:
— Борис Вольфович, она же — Гулливер, что она будет делать в моем театре?
В действительности Зина не была настолько крупна. Очевидно, Брянцев имел в виду то, что артисты ТЮЗа, призванные всю жизнь играть пионеров и школьников, набирались на манер лилипутов.
На первых же репетициях в театре Атманаки Гога абсолютно Зину покорил и, оценив ее способности, пригласил на работу к себе, то есть в Театр имени Ленинского комсомола. Он сказал:
— Вы мне понравились, потому что сразу берете быка за рога.
Тут помимо творческого контакта между ними пробежала еще одна тревожная искра и, как, возможно, померещилось автору, начал исподволь развиваться роман, о котором до сих пор не известно читающей публике. Сама Зинаида Максимовна в воспоминаниях о Георгии Александровиче эту тему успешно обошла, и потому, что всегда была благородно скромна, и оттого, что по сей день служит в театре его имени.
Прочтя рукопись ее воспоминаний, сестра Гоги Нателла (друзья и домашние всю жизнь называют ее Додо) спросила:
— А почему у тебя не было с ним романа?
— А почему ты думаешь, что его не было? — мгновенно отпарировала Зина. И Додо переменила тему…
Конечно, автору хотелось бы на этой слабой основе дать волю своему разнузданному воображению и, опираясь на собственный опыт, изобразить свободными красками нечто возвышенно-нежное и драматически-тайное, но он не созрел для такого поступка. Видимо, всё впереди, там, где под вулканическим силуэтом вечной Фудзиямы кроется случайное пристанище и оживает новая отвага.
