Двум миллионам парижан снился один и тот же запутанный сон. Они шли к избирательной урне и голосовали за правление идеалистов, которые могли бы помешать им проснуться. Тем временем за воротами на холмах, которые окружали заколдованный анклав, пруссаки оценивали свои новые владения. Прусские картографы составляли карты рельефа точнее, чем на картах, которые когда-либо видели местные жители. Они проводили аэрофотосъемку и сопоставляли данные из разных источников. Они составляли список поместий и движимого имущества жителей этого района, обращая особое внимание на дома богатых людей.
Коммуна была обречена с самого начала. Будь баррикады более эффективными, а удачи – больше, она могла бы защищать лабиринт улиц до тех пор, пока не был бы достигнут какой-то дипломатический компромисс, но коммунарам фатально мешали направление их мыслей, тщетные надежды и, прежде всего, тот факт, что грубое пробуждение настало раньше погружения в сон.
Парижане видели, как их завоеватели маршем идут по улицам, которые, в конце концов, и были предназначены для победных парадов. Несмотря на то что «Фигаро» назвала их «раненым патриотизмом» и «народным возмущением», они позволили пруссакам провести в Париже два дня за осмотром его достопримечательностей, ни разу в них не выстрелив. Но пруссаки приняли разумные меры предосторожности, принарядившись. Они вынесли на улицы серебряные трубы и сине-белые флаги, они начистили лошадиную упряжь и оружие. Сражение за Париж было выиграно лестью и лоском. Коренное население увидело высоких молодых людей в чисто постиранной форме, которые ехали верхом на лоснящихся и уверенных лошадях. Они увидели, как парижское солнце пляшет на сияющих ружьях, и это произвело на них сильнейшее впечатление.
Решающая битва произошла не на полях сражений над Седаном 4 сентября 1870 г., а на площади Согласия 1 марта 1871 г.
Триумфальное шествие спустилось к Елисейским Полям и достигло статуи Страсбурга, задрапированной в черный креп. Площадь уже заполнялась народом, и небольшие вихри, вызванные движением лошадей через толпу, начали рассеивать процессию на отдельные группы. Несколько мужчин зловещего вида собрались вокруг Бисмарка и его коня. Они пришли из восточного пригорода, чтобы посмотреть и, может быть, предпринять что-то. Канцлер Германии посмотрел вниз со своего коня и, казалось, улыбнулся себе в усы. Один из мужчин издал шипящий звук, и на мгновение толпа смолкла. Бисмарк сделал знак своей обтянутой перчаткой рукой мужчине, наклонился поверх своей кобуры и спросил, не окажет ли месье ему любезность зажечь ему сигару. Мужчина без особой охоты зажег спичку, облачко дыма поднялось в небо, и процессия проследовала на улицу Риволи. Чуть позднее кафе, которое непатриотично оставалось открытым, было разграблено разгневанной толпой.
Несомненно, храбрость и изобретательность парижан иссякли за время осады. Сто тридцать два дня собачьей еды плохо сказались на мыслительных способностях. Они вернулись к простейшим устремлениям – поглощать еду и оставаться в живых. Размеры их желудков и мозгов уменьшились. (Были проведены медицинские исследования, чтобы доказать это.) Когда здания внезапно исчезали в облаке пыли, они проявляли поразительно незначительный интерес. Мужчины в баре на улице Денфер, девочка, идущая домой из школы у Люксембургского сада, кони на автобусной станции Гренель не поняли ничего – стремительное движение воздуха, обрушившаяся крыша. (Все снаряды падали на левом берегу Сены.) Все остальные были зрителями и собирателями осколков прусской бомбы и отбитых кусочков камня.
Оказавшись перед лицом голода и более высокого уровня развития техники, город поддался эпидемии легковерия: мадам Бисмарк была арестована, когда она вышла за покупками, и взята в заложницы; пруссаки отправляются на Рождество на родину; тысячи овец идут в город по тайным ходам, связывающим Париж с провинциями.
Мужчины в цилиндрах мечтали об уничтожении людей в количествах, которые трудно поддаются исчислению: батальон проституток пойдет по равнине Сен-Дени, чтобы заразить прусскую армию сифилисом и оспой; перевозимая по воздуху платформа с учеными и специальными баками будет парить над прусскими боевыми порядками и разрушать их органы дыхания химическими веществами; пулемет, замаскированный под музыкальную шкатулку, играющую Вагнера, будет предложен в знак мира; с неба будет сброшен кузнечный молот на полосу три мили шириной…
Еще перед началом осады, когда вести из Седана публиковались в «Фигаро»: «Народ Франции! Огромное несчастье обрушилось на нашу Родину. После трех дней героических боев сорок тысяч человек были взяты в плен. Париж находится в состоянии обороны!» – многие из шестидесяти тысяч пруссаков, постоянно проживающих в Париже, подверглись преследованиям. Катакомбы стали готовить к длительному проживанию в них людей, а ученые были вызваны в министерство.
«На нас напали разумные варвары; цивилизованная наука должна защитить нас!»
Были эвакуированы картины из Лувра, а ценные археологические образцы перевезены из музея Клюни в подземелье Пантеона. Оказалось, что служащий парижской Газовой компании – прусский офицер. Каменоломни Монмартра были прочесаны в поисках взрывчатки. Затем стали поступать сообщения о том, что прусская армия дошла до Реймса, потом до Эперне, потом до Труайе. Сообщалось, что города в Пикардии (историческая область на севере Франции. – Пер.) и Арденнах (горная система и департамент на северо-востоке Франции. – Пер.) перестали существовать на карте.
«Фигаро» призывала парижан вспомнить бретонских партизан 1793 г., которые жили в непроходимых лесах и нападали на солдат Французской революции с топорами и копьями: «Национальная оборона требует от каждого города и деревни только одного – отпора вражескому нашествию!»
Правительство Национальной обороны распорядилось, чтобы каждый лес и перелесок в окрестностях Парижа были подожжены, «чтобы не дать противнику возможности добраться до укреплений под прикрытием».
Укрепления состояли из дороги, ряда деревьев и земляной насыпи, ведущей к валу с бастионами, располагающимися на одинаковых расстояниях друг от друга. Далее шел бруствер и дорожка, защищенная стеной, проходящей вдоль рва шириной сорок метров. Узкий проход, прорубленный в верхнем склоне, позволял войскам передвигаться под прикрытием. Человек мог обойти вокруг Парижа незамеченным ни с какой стороны. За рвом поросшая травой насыпь наклонно уходила вниз к незащищенному пространству.
