ничего непоправимого. Так мне в тот раз посчастливилось, – как уже имеющему отметину конским копытом…
Лошадь убежала недалеко, видимо, серьёзно озадаченная, и стояла у обочины дороги, не зная, как ей быть. Тут с теми же тряским шумом и криками, а в дополнение к ним – со смехом надо мною пронеслись мимо неё те самые, её обидчики, и сидевший на телеге, приноровившись, опять замахнулся на животи́ну прутом, но она успела отпрянуть, после чего управлявший упряжкой во всё горло захохотал – уже над своим товарищем…
Я медленно поднялся с земли. Лошадь, успокоившись, начинала пощипывать траву, пофыркивая, когда наступала на поводья. Она деликатно позволила мне подойти к ней, будто признавая свою оплошность и понимая, что я тут – ни при чём. Взобравшись на неё, я направил её в сторону унёсшейся упряжки с хулиганишками и, понуждая её увеличить скорость движения, быстро перевёл в галоп, на котором и поравнялся с телегой, а, обогнав её, резко убавил бег и закружился на месте, преграждая дорогу.
Этот расчётливый с моей стороны маневр, как я и ожидал, вызвал замешательство недавних насмешников надо мною, что заставило управлявшего упряжкой резко подать в сторону, когда он едва удержался на повозке, присев на ней, и теперь уже над обоими нахалами мог посмеяться я…
Бывший кавалерист, узнав о происшествии, лишь покачал головой, не выразив своего крайнего раздражения выходкой удальцов ни единым звуком. Меня он винить не мог.
Урок мне памятен не только острыми болями от ушибов. Я пришёл к выводу, что даже в ситуации, к которой я не был готов, страх не захватил меня, и моя уверенность в себе не была поколеблена. Я хотел доказать, что могу быть смелым, и это желание также осталось неизменным.
Старый колхозный конюх, добрый человек, хорошо понял меня, и позже я продолжать пользоваться его стойким доверием…
Был и ещё один способ утвердиться в намерении уравняться со сверстникам, от которых по известным причинам я кое в чём продолжал отставать, хотя в части развития, какое я получал как более других предоставляемый самому себе и склонный углубляться в размышления по всяким поводам, я, возможно, даже несколько превосходил их, в том числе, как я мог считать, в школьных занятиях, где я значился как бы на первых ролях.
Здесь я хотел бы говорить о лыжах, об отношении к ним как особой страсти, позволявшей мне укрепляться не только физически, но и нравственно, осознанно преодолевая неизбежное чувство страха и неуверенности, когда движение на них освоено ещё недостаточно.
Лыжи, одни на двоих со средним братом, мы получили от старшего брата, который нам рассказывал, что, как физкультурник, будучи в интернате, участвовал в соревнованиях, а однажды в гонках даже пришёл на старт первым. Теперь же, вынужденный работать на предприятии с утра допоздна и даже иногда задерживаясь на работе на ночь, а также в связи с тем, что он переселился в рабочее общежитие и продолжал обучаться в вечерней школе, возможностей для такого времяпрепровождения он не имел, и о лыжах почти забыл, но на свои заработанные мелкие гроши, уступая нашим настойчивым просьбам, купил пару для нас.
То были изделия из твёрдого, тяжёлого дерева, недостаточно пружинившие даже если под ними при движении оказывалось углубление, в виде, например, канавы или простой ложбинки, а, кроме того, – не снабжённые не только стандартными бамбуковыми палками с круглыми ограничителями понизу, но и – без резиновых рифлёных пластин-подножий, а без них поверхность, та, к которой следовало крепить ногу в обувке, скользила, особенно при сильных морозах, так что само стояние на лыжах требовало повышенной собранности и предусмотрительности… Невзирая на всё это мы принялись активно осваивать катание.
Оно затруднялось тем, что обувкой нам служили не валенки с их хотя и жёстким, но плотным и довольно толстым материалом, а некое подобие просторных коротких сапожек, под портянки, называемых бурками, кроившимися из тонкого изношенного войлока или старого шинельного сукна. В лучшем случае снизу они могли подшиваться вырезкой из отслужившего своё валенка, но такой материал состоял в большом дефиците. Ходьба в бурках на лыжах по жёсткому твёрдому снегу – ещё куда ни шло. В беге же, да если снег свежий и мягкий, всё менялось. Для ребятни, впрочем, эти виды передвижения главными не считались. Особую значимость имели спуски с возвышенности.
Одна из сопок начиналась у смешанного леса, неширокой полосой тянувшегося посреди села до железной дороги, где полотно пролегало в искусственной ложбине. На крутом склоне этой сопки и нужно было показать своё умение каждому.
Самые меньшие обходились ледяными блюдцами округлой формы, а также – санками.
Как ни заезженным и скользким был спуск, эти средства катания не заносило на́ сторону, поскольку ими управлять и тормозить можно ногами, легко предотвращая наезды на опасные участки, чем достигалась достаточная безопасность для седоков. Ими охотно становились и старшие из ребят, как мальчишек, так и девчонок, а для усложнения им ставили суживавшие проезд меты, слева и справа, которых не надлежало касаться при спусках.
Для преодоления такого условного препятствия устраивались «поезда», в которых участвовали, кто только хотел, и это шутливое и шумное представление захватывало всех собирающихся.
Мы с братом уже владели искусством спусков на «ледышках» и санках. Спуски на лыжах с обычными, деревянными палками, легко увязавшими нижними концами даже в свежем, неплотном снеге, чего следовало не допускать из-за возможности резкого, непредусмотренного торможения на ходу, проходили по-разному, но поначалу неизменно заканчивались падением, – в тех местах, где снеговая плоскость имела углубления, как правило, – наискось предпринятому движению.
Это для лыжника – «проколы» с последствиями. То есть тебя могло отшвырнуть и занести так, что ты окажешься совсем близко от лесных зарослей, а там, если за что зацепишься, как дважды два сломаться не только лыже, но и руке, ноге, что уже не раз бывало с другими…
Я настойчиво совершенствовал спуски. «Трассу», если её так можно назвать, изучил основательно. Стало получаться, – при стартах как осторожных, спокойных, так и – с разбега.
А самое сложное было связано с трамплином; он находился по другую сторону сопки, почти напротив лыжно-саночного спуска. Туда ходили по узкой заснеженной тропе, держа лыжи в руках, и – далеко не все. Трамплинный спуск по протяжённости почти был равен лыжно-саночному, а высота его «ступени» или обрыва составляла метра два, если не больше. Стало быть, в свободном полёте, при достаточном стартовом разбеге требовалось находиться уже несколько метров…
Нет, я не закрыл глаза от страха при первом прыжке. Предварительно я тщательнейшим образом
