который на первом балу, «как и подобает, танцевал с пруссачкой» (будучи «пруссаком» в записи от 18 января) , а на следующий день этот «презренный» умудрился протанцевать с госпожой Фредерикс. Возмутительная неверность «красного человека» должна, вероятно, заставить покраснеть от обиды уязвленную уже не в первый раз Эмилию Карловну.
Нет, Вяземский не собирается ограничивать свою поэтическую фантазию, он называет очередные «красноты»: и платье госпожи Марченко, и некую «краснокожую», чьим поклонником его обрекли быть, и «клубничное мороженое», которое, как известно, тоже красное.
И тут в текст вкрапливается уже встречавшееся ранее понятие...
«Мать всего красного, или Красное море, если Вам так больше нравится, успокоилась только с последним взмахом смычка <...> подошвы у нее горят сильнее, чем сердце <...> эта сорокалетняя баба ведет себя как девчонка».
По-французски «mere» (мать) и «mer» (море) омонимы. Вяземский — несравненный мастер каламбуров.
При первой публикации этого материала в 1982 году мне показалось, что ответ логичен и совершенно понятен: речь идет об императрице, а следовательно, и о ее паже, мальчике, «сынке» Трубецком.
«Случайно ли выбрано Вяземским такое обозначение: «Мать всего красного, или Красное море»? — задавался вопросом я. И категорически отвечал: — Нет, не случайно».
Ах, как красиво и убедительно у меня все получалось!
«Императрица была действительно «матерью всех красных, или Красного моря, — шеф Ея Величества Кавалергардского полка». На парадах и смотрах она объезжает строй верных ей кавалергардов, строй, напоминающий колышущееся «Красное море». Мощное «ура!» волной растекается от эскадрона к эскадрону. На императрице специально сшитый «для этих торжеств кавалергардский красный мундир, под нею — белая лошадь».
Возможно, моей ошибки и не было бы, если бы не два случайных и, казалось бы, не очень-то важных обстоятельства, ставшие роковыми для всей высказанной мной идеи.
В справочнике Л. А. Черейского «Пушкин и его окружение» была допущена неточность. В первом издании годы жизни Софьи Алексеевны Трубецкой (урожд. Вейс) были названы 1776—1850, следовательно, в дни написания приведенного письма Вяземского княгине Трубецкой исполнился шестьдесят один год.
Во втором издании эти данные изменены: Софья Андреевна (не Алексеевна) Трубецкая родилась в 1796 году, умерла в 1848 году. А вот «старый» Трубецкой действительно родился на двадцать лет раньше, в 1776 году, и ему в январе 1837 года уже шел шестьдесят второй год.
Конечно, матрона на седьмом десятке и «сорокалетняя баба», которая «ведет себя как девчонка», при том что у нее одиннадцать детей, — разница существенная!
Вторым обстоятельством оказался поистине трагический для меня случай.
Из письма П. А. Вяземского при переводе случайно была пропущена фраза в постскриптуме. Письмо написано 15 января 1837 года, и меня в нем особенно интересовала еще одна неиспользованная ранее ссылка на «красных».
Повторю отрывок: «Бал (посколько совершенно необходимо рассказать Вам о бале) был блестящим, многолюдным, элегантным, оживленным. Отношения развивались своим путем. Каждый кавалер подле своей [дамы] . Красные, хотя на этом вечере и были зелеными (игра слов, «бодрыми» — фр.), блистали более чем всегда. Одним словом, все шло как обычно».
Но в постскриптуме оказалось чрезвычайно важное дополнение, оно-то и было пропущено: «Старик Трубецкой, глядя вчера на свою молодую жену, которая протанцевала весь бал от первого танца до последнего, сказал: „Вы гоните натуру в дверь, а она возвращается к Вам через форточку“».
Таким образом, «мать всего красного», «у которой подошвы горят сильнее, чем сердце», из дневничка и «молодая жена» в только что приведенной цитате из письма от 15 января — одно лицо. «Мать красных, или Красное море» и есть Софья Андреевна Трубецкая, «покровительница» целого «моря» «красных» детей.
И все же обратимся и к другим упоминаниям «Красного моря».
Кровь Пушкина на «красном в высшей степени» — слишком серьезное обвинение.
«18 апреля 1838 года.
Бал у Браницких был очень хорошим и очень душным. Новые святые, то есть девицы де‑сент‑Альдегоит, причислены к лику святых и у нас. Эти красивые осанки, очень смуглые и очень южные. Не буду скрывать от Вас, что сын Красного моря уже весьма усердно волочится за сими дочерьми Черного моря».
Камер-фурьерский журнал фиксирует 18 апреля 1838 года «высочайший выезд на бал к егермейстеру графу Браницкому». Среди присутствующих указаны и Трубецкие. Отмечен в журнале и генерал-майор граф де‑сент‑Альдегоит с двумя дочерьми.
В ноябрьском письме от 1838 года, которое я уже цитировал, после сообщения о свадьбе графини Гурьевой и одного из «красных», объяснялось: «Это не тот красный — сын Красного моря, а просто-напросто Куракин».
7 апреля 1837 года в письме к княгине Ольге Александровне Долгоруковой в Баден-Баден, в ответ на ее просьбу сообщить подробности убийства Пушкина, Вяземский вначале говорит о том, что «предмет щекотлив» и, «чтобы объяснить поведение Пушкина, нужно бросить обвинения против других лиц, замешанных в этой истории», затем заключает: «...но единственная, благородная жертва — сам Пушкин!»
И дальше — неожиданно:
«Княгиня Трубецкая еще не успела поостыть от пляски на масленице и уже готова плясать на светлое воскресенье. Эта женщина на глазах молодеет, и если так будет продолжаться, то скоро придется крестить ее снова, так как она превратится в новорожденную».
Последний пассаж фактически повторяет его же слова, но в письме к Мусиной-Пушкиной от 20 января 1837 года.
Что же касается «щекотливости предмета», то и на этот вопрос ясно отвечает камер-фурьерский журнал. «Обед во дворце, — записывает дворцовый летописец. — От Императора с левой стороны супруга княгиня Трубецкая, от Императрицы с правой стороны генерал-адъютант князь Трубецкой».
В январе 1837 года, несмотря на некоторое «нездоровье» Александры Федоровны, императорская чета по-прежнему принимает своих ближайших друзей, среди которых семь раз «кушают» супруги Трубецкие, часто повторяются имена Бобринских и Строгановых, ближайших родственников Трубецких.
Обвинение П. А. Вяземского в письме от 16 февраля 1837 года против «высших кругов», «сыгравших пошлую и постыдную роль», как и лермонтовское «потомки <...> жадною толпой стоящие у трона», обретает конкретное обозначение.
Посмотрим все затронутое Вяземским, связанное с «красным» и «красными».
«Я тоже считаю, — писал Вяземский, — что у всего этого семейства нет сердца, а есть только ноги, притом довольно неуклюжие, потому что они наступают на ноги другим...»
В письме от 16 января, полном шутливых «краснот», Вяземский писал:
«Вот Вам последние новости: некий кавалергард по имени Трубецкой, — не знаю, заметили ли вы его
