Десять лет назад я только решился начать на коленке фрагменты своих «Раздумий». Десять лет… Я уже и тогда был в возрасте, что же говорить сейчас. Хотя в середине этого периода как будто вся моя зажатая молодость вернулась в одночасье и выплеснулась во всю мощь… но это было всего один год. Потом было только хуже и хуже. А сейчас все ушло.
Никакого расставания с небом. Никаких болезненных переживаний по этому поводу. Небо – это для меня отнюдь не махание крылышками, а нечто гораздо большее, целый мир чувств. И это навсегда осталось со мной.
Боязнь расставания с полетами свойственна именно таким ограниченным летчикам, каким был и я десять лет назад. Ручка-газ-получка.
Сколько летчиков, уйдя на землю, прошло через такие этапы, через которые продрался я, оставив на шипах судьбы клочки собственной души? Многие? Вряд ли. Очень, очень многие так и остались между штурвалом и шлагбаумом, с бутылкой в руке, не более.
Валяясь в капитанском кресле и отдав ремесло полета на откуп своему слетанному экипажу, я рос внутри себя, в размышлениях, которые потом выложил на суд читателей. Разрозненные мысли, записанные между полетами в тетрадки, сконцентрировались именно в последние два года полетов, путем сложной внутренней работы, когда я лежал за штурвалом.
Теперь этой работы и следов не осталось, только книги. Я перечитываю их и удивляюсь, как будто вижу в первый раз. Старческий маразм прогрессирует.
Как потом оценят меня как личность, мне не узнать: природа оградила нас от возможности знать будущее, и это правильно. Если судить по отзывам читателей, то вроде неплохо. Но что из всего этого отстоится, а что всплывет и утечет с пеной?
3.08.
Утром Надя разбудила меня сообщением: ночью в Игарке упал Ан-24 Катэкавиа. Погибли 10 пассажиров и бортпроводница, экипаж остался жив, в удовлетворительном состоянии, один пассажир в тяжелом. Повезло еще, что мало пассажиров было.
Зашел Олег: ему в 2 ночи уже позвонили; ну, сообщил, что узнал. Бортеханик – красноярец, летал раньше у нас в СиАТе; пилоты же из Самары, что ли. Самолет разломился пополам, загорелся, правда, спасатели быстро потушили. Вроде как летчики и один пассажир сами выбрались из кабины. Девочку-проводницу жалко: она сгорела вместе с пассажирами. Ну, и бедных пассажиров – само собой. Судьба.
Была ночь, в это время в заполярной Игарке как раз темно. ИЛС работала, джипиэска на борту была; погода через полчаса после катастрофы: видимость 1500, нижний край 180, ветер 4 м/сек, дождь… все вроде в пределах минимума. Но отметка пропала с экрана после 3-го разворота, они стали быстро терять высоту, уклонились вправо и упали за 700 м до полосы.
Раз экипаж жив, то разберутся. Не дай бог, искали землю… тогда лучше бы им погибнуть.
Естественно, уже меня по мылу теребит телевидение, наш 7-й канал. Я вежливо, но твердо отписал, что с телевидением не работаю вообще. А то прям эксперта нашли, который «знает об авиации все». Ага, щас. Пошли-ка вы все… к местным авторитетам.
Олег поехал в эскадрилью, вечером зайдет, расскажет.
В принципе, тайн никаких и не будет, раз экипаж жив. Врать они вряд ли договорятся: в таких случаях экипаж разделяют и заставляют писать объяснительные каждого по отдельности. Да летный директор уже наверно там: будет стараться вытащить экипаж и прикрыть свою задницу. Если отказ матчасти, это еще полбеды. Хотя над Ан-24 уже давно висит дамоклов меч старости. Но если это личностный фактор…
Рановато катастрофа произошла: еще ж вроде не кончилось лето. Может, что с правым движком у них… летают ведь на металлоломе. Пока то да се – вот она, земля.
Ну, потерплю; все равно ведь узнаю, ну, пусть позже.
4.08.
Сижу дома. Новостей по катастрофе нет. Комиссия работает, Толком никто ничего сказать не может. Олег вчера вернулся из эскадрильи: ничего нового. Единственно: ИЛС там до конца октября не работает, огни подхода тоже; так что заход по приводам, и минимум 200х2500. Он должен сегодня лететь в Игарку, может, по прилету что-то прояснит.
Левандовский дал телеинтервью: общие фразы о высоте принятия решения. Медведева 7-й канал выцепил по телефону: то же самое. Как можно сказать что-либо конкретное, не имея информации. Я молчу.
Мне все-таки кажется, что, возможно, был отказ правого двигателя без автофлюгирования. Олег говорит, по этому двигателю были замечания по разнице ИКМ на малых режимах.
А иначе что бы так могло повлиять на искривление траектории вправо?
Командир Козлов – старый профессионал: 54 года, 17 или 18 тысяч часов. Уж наверняка летать умеет.
Самолет сел на мелколесье, видимо, снес шасси, потом загорелся. Фюзеляж лежит весь целиком, середина выгорела от фонаря кабины до киля. Пассажиры погибли в огне.
Маханцев заходил буквально следом за Козловым, говорит, снижался до 70 м, туман; куда там лезть: дал по газам – и на Туруханск. Внизу просвечивало красное зарево; они еще не знали, что это самолет перед ними упал и горит.
Тоже спец Серега: минимум там из-за неработающей ИЛС и отрезанного на ремонт куска ВПП равен 200х2500; не надо бы при комиссии-то озвучивать высоту 70 метров в тумане: так можно и талона лишиться, да и комиссия ткнет директора носом в общую слабую подготовку пилотов, тем более, инструкторов авиакомпании.
То есть: туман натянуло буквально после выдачи в эфир фактической погоды 270 на 3500. Формально Козлов минимум не нарушил. Но вполне могло быть так, что туман подошел как раз к моменту его ВПР, и если был отказ, то туман усложнил ситуацию.
А на борту было еще около 2,5 тонн груза, т.е. посадочная масса была приличная.
Сижу, ворчу себе. И тут вдруг звонит мне Левандовский. Ну, общие фразы, за жизнь, да про мои книги… Короче: Лена ушла от него в компанию АэроГео, к Мамаеву, там больше платят, и теперь в СКОЛе освободилась должность инженера по лицензированию и по сопровождению РПП; вот он меня и приглашает на это место, за 20 тысяч рэ.
Если б я не знал, что это такое. А я знаю. Это не только вести РПП, а навалят и всю подготовку к ОЗП-ВЛП, сочинять приказы, письма и т.п. Поэтому я тут же, в торец, решительно отказался. Не хочу я опять менять свободу на ежедневную обязаловку, на служебный автобус, на сочинение никому не нужной галиматьи, тем более, для вертолетчиков, да на гниение у компьютера, на извивание пред чиновниками из управы, на эти коллективные пьянки, а главное, не хочу быть под пятой уже заржавевшего в своей властности деда Левандовского. Я под ним поработал всласть: при всем глубоком к нему уважении, это далеко не мед, вечные побегушки… На старости лет, за несчастную копейку… нет. Я – сам Ершов. И на жизнь мне хватает.
