«Для вентиляции, что ли? Но вообще-то это сильно упрощает дело. Интересно, как это раньше я этой скважины не замечал… Так. Значит, ключ от партбюро не понадобится… Но тогда и ждать нечего».
– Катюша, быстро закрывай дверь. Сиди здесь, разложи какие-нибудь конспекты и никого сюда не пускай. Если кто захочет зайти – гони. Скажи, что у тебя консультация с профессором Жирмунским или что-нибудь такое. Если кто зайдет с ключом от партбюро, громко заговори с ним. Словом, напрягись и соображай. Я быстро!
Он надел перчатки, перебросил через перегородку стамеску, с разбегу ухватился за верх перегородки, быстро подтянулся и через секунду был уже в комнатке партбюро. Лампы в предбаннике, хотя и не очень яркие, освещали через щель и комнатку партбюро.
«Отлично! Свет можно не зажигать». Ларька поднял с пола стамеску, приладил к острой части замшевый лоскуток и стал осторожно отжимать вниз ящик письменного стола. Ящик заскрипел и легко открылся. В нем оказалось довольно много каких-то бумаг, и Ларька, стараясь не нарушить их расположение, стал осторожно шарить по дну ящика в поисках ключа от сейфа. Однако нащупать ключ никак не удавалось.
«Неужели же Калигула забрал ключ с собой. Тогда все сорвется. Вот это непруха!» Он стал шарить под и между бумагами с удвоенной энергией, уже не слишком заботясь о том, чтобы сохранить порядок их первоначального расположения. Но безуспешно.
«Придется зажечь свет, в этой полутьме ничего не найти». Он прислушался к тому, что происходит за перегородкой. Катя сидела тихо, шелестела бумагой, и вроде никто ее не беспокоит. Он зажег свет и вернулся к ящику, надеясь, что вот сейчас он наконец-то увидит ключ… но ключа не было. «Пора уходить. Долго здесь оставаться нельзя. Не получилось – значит, не получилось. Придется придумать что-то другое».
Он с тоской взглянул на проклятый сейф и чуть не упал со стула… «Что это? Мираж? Галлюцинация?» В замке сейфа торчал ключ! «Такого не может быть! Калигула – он же опытный, осторожный и крайне аккуратный… Неужели он мог допустить такой ляп? От удачи, что ли? Только бы мне сейчас не наделать от удачи таких же глупостей!»
Он подошел к сейфу, убедился, что перчатки надежно натянуты, и стал осторожно поворачивать ключ. В замке что-то щелкнуло. Он повернул рукоятку, потянул на себя, сейф открылся. На верхней полке лежала ведомость для уплаты партвзносов, печать, конверт с деньгами. На нижней – какие-то бумаги и папки. Быстро пролистав бумаги, Ларька убедился, что того, что он ищет, среди них нет. Он стал просматривать содержимое папок. В одной из них мелькнул знакомый бисерный почерк Михаила Павловича Алексеева. Ларька почувствовал, как застучало сердце. «Кажется, даже перед штурмом Кенигсберга я чувствовал себя спокойнее. Ни в коем случае нельзя давать волю нервам». Он нарочито медленно взял из папки бумажку и стал ее читать… Да, это то, что он ищет. Рядом с этой бумажкой должны быть и другие. Вот они: Томашевский, Еремин, Пропп, Долинин, Жирмунский…
Всё еще не веря своей удаче, Ларька аккуратно собрал письма, навел порядок в сейфе, не торопясь, запер его. На минуту задумался: что лучше, оставить ключ в замке, как было, или положить его в ящик? И решил, что лучше в ящик. Погасил свет, еще отжал ящик вниз, так чтобы закрылся замок, и устало откинулся на спинку стула. «Только бы не натворить теперь глупостей. Ведь удача притупляет бдительность». Он осмотрелся. «Кажется, всё в порядке».
Он сунул за пазуху письма, предварительно завернув их в одну из лежавших на столе старых газет, тихо подозвал к перегородке Катиньку и попросил ее покрепче держать дверь, чтобы, не дай Бог, никто не вошел, и, ловко преодолев перегородку в обратном направлении, соскочил на пол.
– Н-ну?
– Порядок. Быстро собирайся и выходи во двор, если еще открыто. Если нет, иди на второй этаж, я тебя догоню.
Дверь во двор филфака оказалась открытой, и, обойдя угрюмое кирпичное здание, из которого профессор Попов полвека назад посылал первые радиограммы, они попали во двор главного здания университета.
– У тебя есть какая-нибудь папка или что-нибудь в этом роде? – Катинька порылась в портфеле.
– Вот…
Они стояли под одним из темных сводов галереи, вытянувшейся вдоль главного здания университета. Ларька вынул из-за пазухи слегка измявшиеся письма, разгладил их, положил в папку… Взглянул на Катиньку. По ее лицу текли слезы. Даже в темноте было видно, что она неестественно бледна.
– Теперь-то что плакать? Успокойся. Давай я тебя провожу, или, если хочешь, поедем ко мне.
– А это к-куда? – она коснулась рукой папки.
– Не знаю. Утро, как известно, вечера мудренее. Тогда я придумаю, что делать…
1968–1988
Эпилог
Расследования по поводу пропажи профессорских писем не последовало. Калигула прекрасно понимал, что за исчезновение документов из сейфа партийного бюро спросят прежде всего с него. И тогда прощай карьера, а может быть, и свобода… Поэтому он не стал поднимать шум. Большинство членов партбюро вообще не знали, что Калигула вынудил профессоров писать самообличительные письма и что эти письма он намеревался послать «куда следует». А те, кто знали – Папиосик, например, и еще два-три человека, – согласно промолчали.
Покаянные письма профессоров, которые Ларька вытащил из сейфа, он оставил у себя. Он никогда больше не говорил о них с Катей, никогда никому о них не рассказывал. Когда прошло сорок лет, он передал копии этих писем в некоторые архивы.
Отношения Ларьки и Кати, в общем-то всегда оставлявшие желать лучшего, еще какое-то время оставались на уровне любовной дружбы, но после окончания университета они постепенно потеряли друг друга из вида.
Перегородку между предбанником и комнатушкой партбюро надстроили до потолка. Впрочем, уже в следующем месяце для партбюро отвели другое помещение, понадежнее.
«Покаянное письмо» (автограф) профессора А. А. Смирнова во время гонений на последователей А. Н. Веселовского
– Ты всё там же? Работаешь белой вороной в Краснознаменной академии?
– Работаю. Петухом в аквариуме.
Из разговора с приятелем
Петух в аквариуме – пожалуй, это наиболее подходящая метафора для того, чтобы передать мои ощущения от нелепостей, в которые я окунулся в конце 50-х годов.
Я попал тогда в Военную академию противовоздушной обороны, где провел почти двенадцать лет (1958–1969).
Первая нелепость, собственно, в том и заключалась, что я – филолог, можно сказать, по призванию, преподававший в вузах зарубежную литературу, вообще оказался в Военной академии.
