Однако влияние Кастро за рубежом сильно сокращалось из-за восприятия Кубы как советского заменителя. Хотя на самом деле кубинские лидеры не могли независимо от Москвы действовать во внешней политике. К тому же собственные внутренние проблемы Кубы показали, что она не является образцом, которому надо подражать в каком-либо другом месте. Действительно, в середине 80-х гг. Кастро почувствовал необходимость обратить свое внимание на внутреннюю политику и повернуть свои усилия на разрешение растущих внутренних противоречий Революции.
В феврале 1986 года Кастро предстал перед делегатами третьего съезда Кубинской Коммунистической партии, чтобы начать новое наступление на внутреннем фронте, тяжеловесно озаглавленное «Исправление ошибок и отрицательных отклонений». Это ознаменовало его возвращение в центр политической арены на Кубе после десятилетия или около этого, когда его присутствие на внутренней сцене было не так явно. В своей речи он затронул вопросы либерализации экономики, нападал на коррупцию, корпоративизм, материализм и эгоистичность в кубинском обществе, понуждал к большей производительности и уменьшению расходов для возвращения к уравнительным нравственным ценностям. Короче говоря, Кастро призывал к большим жертвам со стороны кубинского народа.
Прямой подоплекой новой кампании стало ухудшение экономической ситуации на Кубе в середине 80-х гг. После разочаровывающего роста ставок в 60-е гг. экономика в следующем десятилетии выздоровела. В первой половине 70-х гг. ВВП в среднем вырос на 14,8 %, упав до ежегодных 4,6 % между 1976 и 1979 годами. Однако с середины 80-х гг. очевидным стал резкий спад, обостренный неблагоприятными погодными условиями, низкой производительностью, недостаточным планированием, экономической блокадой со стороны администрации Рейгана. К 1986 году Куба имела рекордный дефицит в 199 миллионов долларов и внешний долг в 3,87 миллиарда долларов, что на 6,9 % выше, чем в 1985 году, тогда как ВВП вырос всего на 1,4 % по сравнению с предыдущим годом. К тому же уменьшился кредит с Запада из-за неспособности оплатить около 6 миллиардов долларов накопившегося долга[188].
Взлеты и падения кубинской экономики не затронули значительные государственные вложения в социальную реформу, иностранную помощь и военное участие за рубежом. На самом деле, подкрепленные долгосрочным кредитом и торговыми соглашениями с Советским Союзом, кубинцы достигли норм здоровья и грамотности, которые ничем не отличались от норм развитых стран. Уровень младенческой смертности, обычный критерий развития, упал с 60 смертей на тысячу живых рожденных в 1958 году до 13,3 в середине 80-х гг. Если накануне Революции на 5 000 кубинцев приходился только один доктор, то тридцать лет спустя пропорция снизилась до одного на 400. Средняя продолжительность жизни увеличилась с 57 до 74 лет, и неграмотным оставалось только 2 % населения по сравнению с 24 % в 1958 году. Теперь все дети в положенном возрасте посещали начальную школу, тогда как до Революции туда ходило только 56 % детей[189]. Голые цифры не охватывают размера социальных и экономических перемен на Кубе. Сельская местность обладала наибольшими выгодами от огромных вложений государственного капитала. Не только традиционный образец классовых отношений был отклонен в сторону экспроприацией и национализацией, но и застарелое губительное влияние безработицы и занятости не по специальности было фактически устранено. Маленькие сельские городки с населением от 500 до 2 000 жителей были обеспечены водопроводом, электричеством, больницами и школами, усеявшими теперь сельскую местность, где когда-то большинство крестьянского населения вразброс поселилось в сколоченных на скорую руку хижинах, окруженных крошечными наделами земли. Латифундии открыли путь государственным фермам, кооперативам, поддерживаемым государством, и небольшим производственным владениям, хотя реорганизация аграрного сектора не могла проходить без травм. Здесь не было нищеты и болезней, опустошающих Латинскую Америку, включая самые развитые экономики. Кубинцы подошли к непревзойденному объему социальных и профилактических услуг и образовательных возможностей. В то же время кубинский медицинский персонал, инженеры, учителя и военные советники работали в десятках бедствующих стран, выполняя часть щедрой программы правительственной иностранной помощи. Кубинские войска готовились к решительному сражению в Анголе против южноафриканской армии.
Самым заметным дефицитом в кубинском обществе был недостаток потребительских товаров. Кастро твердо считал, что об успехе Революции судят на основе уровня здравоохранения, строительства, образования, а по но наличию потребительских товаров. Сама фраза «уровень жизни» вызывала презрение у Кастро, так как он ругал ужасный национальный эгоизм, к которому, как он считал, относится эта фраза. Под привычные аплодисменты он заявил: «Честно говоря, нам бы хотелось иметь на десять или двадцать метров больше ткани на человека, но это не проблема на настоящий момент; наша проблема — это развитие, наша проблема — это будущее. Мы не можем заложить будущее за десять метров ткани!»[190].
Тем не менее со времени скудных лет конца 60-х гг. запасы и ассортимент основных потребительских товаров значительно увеличились. Это было результатом, главным образом, экономического роста, но также поддержано новой политикой, разрешающей продавать товары на государственных «параллельных рынках» по более высокой цене и устанавливающей в 1980 году рынки «свободных фермеров», где мелкие частные собственники продавали свои излишки по свободной цене. Эти либеральные меры были частью совершенной в середине 70-х гг. попытки введения ограниченного количества рыночных механизмов в экономику. После бедственной сахарной кампании 1970 года кубинская экономика военного типа конца 60-х гг. была видоизменена. Была введена новая структура, названная Системой управления и планирования экономики (СУПЭ), позволяющая определенную децентрализацию планирования и управления и дающая новый ряд материальных стимулов. Главной целью было улучшение эффективности и стимулирования производства[191].
Хотя Кастро осмотрительно прямо не критиковал новую систему, очевидно было, что она его не удовлетворяла. Не совпадением было и то, что меры экономической либерализации в прошлом вводились в двух случаях, когда модель централизованной и «нравственной» экономики Кастро находилась под особым давлением: в 1964 году, после провала индустриализации, и после кризиса 1970 года. Его скрытое недоверие к рыночным механизмам усилилось в середине 80-х гг., когда выявилось, что экономика начала страдать от огромного напряжения. Дела подошли к высшему пику с созданием в 1985 г. плана Центральной коллегией по планированию (Юсплан) под руководством Умберто Переса, экономиста, обученного в Москве. После личного вмешательства Кастро план отвергли на том основании, что он обеспечивал чрезмерно огромный бюджет, не принимая во внимание экономическую ситуацию на Кубе. Одной из самых важных проблем, считал Кастро, является то, что децентрализация экономических решений дала рост корпоративистским тенденциям в бюрократии. Объясняя свои действия, он сказал Национальному Собранию: «В течение всех этих лет, с тех пор как мы впервые приступили к планированию и развитию, настроение разброда господствовало во всех организациях, во всех министерствах… битва каждого учреждения за получение ограниченных ресурсов. Этот критерий, этот стиль… был отменен и было установлено, что план должен стать планом каждого и чтобы хозяйство было хозяйством каждого»[192]. Обходя «Юсплан», Кастро учредил новый комитет для составления исправленного плана на 1985 год, который значительно сокращал государственные расходы, создавал преобладание экспорта над импортом и устанавливал меры по охране ресурсов. Вскоре после этого Умберто Перес, технократ, наиболее связанный с СУПЭ, был снят с поста, а в 1986 году исключен из Политбюро.
