Нам отчаянно не хватало времени. Проблема подготовки таких документов была настолько серьезна, что понять этого не смог ни один журналист из обеих газет с их подростковой манией крайних сроков и сенсаций. А нам требовалось время, чтобы подготовить материал качественно. Я позвонил Расбриджеру, и мы договорились, что я приеду в Лондон. Я вошел в редакцию Guardian, уязвленный до глубины души, поскольку считал, что их сотрудничество с New York Times за моей спиной вопреки подписанному соглашению абсолютно незаконно. Я прекрасно понимал, что Guardian нас предает, и предает трусливо. Мы с моим юристом Марком Стивенсом вошли в здание и – так уж распорядилась судьба – у лестницы лицом к лицу столкнулись с нашим старым знакомцем, журналистом из отдела новостей.
– Здравствуй, – сказал я.
– Оо, – ответил он. Вид у него был удивленный.
– Мы спустимся и поговорим с тобой позже. А сейчас мы собираемся выяснить кое-какие вещи у Алана Расбриджера.
В жизни не видел такого побелевшего лица. Кто-то потом сказал, что он выглядел как человек, которого застукали с пистолетом на месте преступления.
Мы поднялись по лестнице к Алану. На встречу пришел и редактор Der Spiegel. Я чуть ли не кричал. Я прямо спросил его, давали ли они материал New York Times. Расбриджер уклонился от ответа. «Первое, что нам нужно сделать, – говорил я, – это установить, кто получил копии этого материала. У кого они есть точно и у кого они могут быть. Потому что мы еще не готовы к публикации». Глаза главного редактора забегали. Он уже не знал, на каком предмете остановить свой взгляд. «Давали вы копию депеш New York Times?» – спросил я его прямо.
Потом долго обсуждалась рассказанная мной выше история с журналисткой из Independent. Это дало Расбриджеру некоторый шанс потянуть время, но надолго его не хватило, а я продолжал нажимать: «Нам нужно понять, с какими людьми мы имеем дело. Имеем ли мы дело с людьми, чьему слову мы можем доверять, или нет? Потому что если мы имеем дело с людьми, чьему письменному слову мы не можем доверять, то…» Теперь, кажется, у всех у них глаза забегали по комнате. Это была какая-то карикатура: взрослые и солидные люди оказались неспособны смотреть в глаза правде, неспособны были сказать эту правду вслух и даже пытались выдвинуть хоть какой-то аргумент в свою защиту. Позднее, когда журналисты описывали эту сцену, обо мне говорили как об орущем на людей психе. Но кто бы не закричал, когда ставки столь высоки? Кто бы не потерял выдержку, столкнувшись со столь трусливыми негодяями, прячущимися в своих стеклянных офисах? Вскоре всем стало ясно, что отказ Алана отвечать на вопрос фактически был признанием вины. Он не говорил ни «да», ни «нет» лишь по юридическим причинам. Я сразу потерял к нему всякое уважение. Вот сидит человек старше меня, главный редактор очень солидной газеты, даже целого издательского дома. И ему задали вопрос, вопрос очень важный. И что мы видим? Бегающий взгляд. Растерянность. Это было просто неслыханно, я не верил своим глазам.
Кажется, я произнес длинную речь о чести. А как еще поступать в таких обстоятельствах? Короче говоря, мы сидели и обсуждали разные вопросы около семи часов, а потом пошли вниз и там тоже продолжали вырабатывать план действий. Guardian с самого начала знала, что ей надо – опубликовать сразу весь материал. Der Spiegel между тем пыталась действовать по принципу «и вашим, и нашим». Но правда состояла в том, что мы не были готовы, а на нас давили влиятельные люди, которые неделями занимались крохоборством и теперь решили нанести последний, контрольный удар. Упоенные непомерным и позорным тщеславием, они забыли, кто мы такие и как вообще оказались в их редакции. Теперь они видели в WikiLeaks лишь кучку довольно странных хакеров, да еще один из них вот-вот будет признан сексуальным правонарушителем. Но мы знали, каким материалом и какими технологиями мы владеем, а эти парни играли по самым древним правилам своего бизнеса. Я намекнул, что могу тут же передать весь накопленный материал Associated Press, News Corp и «Аль-Джазире». Я не хотел так поступать, но был готов пойти на это, если они не захотят заключать мир.
Это их отрезвило, и они заговорили уже более разумным тоном, как все-таки организовать публикации. Я продолжал контратаковать, заявив, что буду судиться с ними из-за нарушения договора. WikiLeaks был создан не ради извлечения прибыли, мы зависели от пожертвований, и тот факт, что наши компьютерные системы не были готовы к обработке такого количества документов, означал, что и наши поступления в этом случае будут сокращены. Им следовало понять, что они с нами делают. Мы не были идеологической группировкой, не принадлежали ни к какой партии. WikiLeaks был живым организмом из плоти и крови, много лет работавшим над достижением больших целей. То, чем они сейчас занимались, могло уничтожить нас, и я был готов пойти на многое, чтобы это предотвратить. Поэтому мы продолжили вести переговоры. Сперва они не отступали от своего требования немедленной публикации, но в конце концов согласились, что месячная пауза даст нам достаточно времени на подготовку. В этот момент я настоял, что в число медиапартнеров – знали бы вы, как New York Times ненавидела этот термин, – должны войти El País и Le Monde. Теперь я лучше всех знал, каким поганым может оказаться партнерство, и готовился к будущему, в котором все важные уроки были уже преподаны.
Я настаивал, что не следует подавать как новость сам факт утечки такого рода документов, поскольку нашим основным делом было производство историй. Нужно выпускать эти истории по одной, чтобы отвлечь внимание от нас и привлечь его к самому материалу. Сначала самые актуальные темы, но ничего об Израиле и о Кубе, чтобы не провоцировать США сразу, хотя в любом случае от них придется ожидать тех или иных репрессивных мер по отношению ко всему «Кейблгейту». Их внимание – как и внимание всех остальных – должно быть приковано к одной утечке за другой. Я также настаивал в рамках этой насильственной перестройки наших отношений, чтобы New York Times обязалась прекратить свою вздорную кампанию против меня и Брэдли Мэннинга – этого несчастного юноши, которого они представляли как безумного, безнравственного, мрачного маленького гомосексуалиста. Без сомнения, после таких трелей Пентагон оставил их в покое, но по всем меркам это было бесчестное поведение. К счастью, на следующий день Келлер согласился приостановить эти позорные публикации, и какое-то время они держали свое слово.
Позднее через сотрудников Der Spiegel нам стало известно, что с самого начала Guardian собиралась нас крепко поиметь. За нашей спиной они сотрудничали с New York Times и были готовы публиковать материал, даже не дав нам возможности нормально проверить данные и самим подготовиться к будущим нападениям. Вот как на самом деле Guardian относится к принципам журналистской работы и сотрудничества. Открытость? Вы, наверное, шутите. Новое поколение либертарианцев? Их не волнуют свободы. Новые настроения? Народные восстания по всему миру? Разговор с властью на языке правды? Guardian – какое неадекватное название для этой газеты – может публиковать сколько угодно фотографий с площади Тахрир, но газетчики были готовы засунуть сами знаете куда те принципы, которые отстаивали люди, выходившие на площадь, и за которые стояли мы, помогая участникам этих протестов. Попытка журналиста из отдела новостей дать своей газете последнюю фору перед уходом на пенсию оставила редакцию задыхающейся в поисках глотка свободного воздуха. Когда американские правые начали призывать к моему убийству, Guardian не опубликовала ни одной статьи в мою защиту. Вместо этого они заставили своего сотрудника, моего старого знакомца, написать мелочную и грязную статью обо мне.
«Вот это да!» – так мы все изумлялись когда-то, в нашем далеком детстве. Тогда жизнь была куда проще. Тогда твоими единственными врагами были только сахарные муравьи, бегавшие по твоим ногам и кусавшие тебя до смерти. Но тогда на твоей стороне было само солнце. В нашей сегодняшней жизни, когда у тебя возникают проблемы, ты быстро учишься не замечать, как брыкается старая гвардия. У нас оставался месяц, чтобы привести в порядок дипломатические депеши, и это оказался самый опьяняющий месяц моей жизни. Документы должны были показать, что современный мир на самом деле думает о себе самом. Мы жили тогда в английском сельском доме и все ночи напролет работали над нашим материалом, стараясь все успеть сделать к намеченному сроку. Пошел снег. Он выпал равномерно по всему Норфолку. Тогда я не мог знать, что этот дом вскоре станет моей тюрьмой.
На этом автобиография Джулиана заканчивается, но работа WikiLeaks продолжается
14 января 2011 года. Президент Туниса Зин эль-Абидин Бен Али распускает правительство и объявляет чрезвычайное положение, а затем бежит из страны в Саудовскую Аравию. В Ливии его союзник полковник Каддафи выступает с речью, осуждающей тунисское восстание, и заявляет, что протестующих сбили с толку публикации WikiLeaks с подробными описаниями коррупции в правительстве Бен Али и среди членов его семьи.
