Однажды Николай Дунаев рискнул взять собачку с собой на вылет. Не знаю, как им пришлось в кабине во время боя, но, видимо, дворняжка показала себя с самой лучшей стороны, потому что с тех пор командир эскадрильи постоянно брал ее с собой в кабину самолета.
Летчики полюбили собачку, каждый звал ее по-своему, каким-нибудь домашним именем: Трезорка, Жулик, Жучка, а все вместе, эскадрильей, ласково называли ее спасительницей. И это была правда: собачка однажды действительно спасла эскадрилью Дунаева.
Как-то, намаявшись за день, летчики повалились на нары в своей землянке и уснули глубоким сном. Дворняжка устроилась там же, в чьем-то шлемофоне. Среди ночи в землянке вспыхнул пожар, загорелась солома. Чуткий собачий нюх сразу учуял запах дыма. Но измученные летчики спали как убитые. Тогда собачка принялась беспокойно лаять и теребить спавших летчиков. Кто-то наконец проснулся, и очень вовремя.
– Пожар, братва!- закричал летчик и принялся расталкивать спящих. Собачка, озабоченно прыгая среди тех, кто еще не проснулся, заливалась отчаянным лаем.
Летчики успели выскочить из огня.
С тех пор спасительница стала не просто забавой для летчиков, а полноправным членом эскадрильи. Теперь, вылетая на задания, ребята обязательно брали ее с собой. И постепенно собачка так освоилась к кабине боевого самолета, что уже привычно, едва раздавался сигнал тревоги, бежала к машинам и устраивалась на своем месте за спиной летчика.
Майор Дунаев вылез из кабины и заботливо снял собачку с плоскости. Дворняжка успела признательно лизнуть его в лицо. Однако командир эскадрильи, в котором еще не прошло напряжение боя, сурово одернул своего пушистого друга.
– Ну, ну… Нашла тоже!
Собачка, ласково махая хвостом, смотрела снизу вверх на командира. Розовый язычок, свисающий изо рта, помахивание хвостом как бы говорили, что она понимает строгость летчика и нисколько не обижается.
– Обедать!- произнес знакомое слово Дунаев, и собачка шустро побежала впереди летчика по полю. Путь к столовой был ей хорошо известен. По дороге она весело облаивала воробьев, и тявканье успокаивающе действовало на взвинченные после боя нервы летчиков. Каждый старался приласкать ее, взять на руки.
Будто понимая, что испытывают сейчас вернувшиеся из смертельной схватки люди, собачка каждого из летчиков одаривала своими знаками любви и признательности. Лизнет в щеку, в нос, а когда ее опустят на землю, пробежит весело рядом, прикасаясь пушистым мягким тельцем к ноге.
Летчиков ждут в столовой, и у разбитных аэродромных официанток уже приготовлена для собачки лакомая косточка.
Жаль, что «повоевать» ей пришлось недолго. Она не пропускала ни одного боя. И вот, вернувшись однажды из боя, Дунаев с удивлением обнаружил, что Жучка не торопится выпрыгивать из кабины. Он отстегнул парашют и оглянулся. Дворняжка лежала и не двигалась. В воздушном бою шальная пуля попала в кабину и убила ее. Кто знает, может быть, она собой прикрыла летчика?
Помнится, ребята очень жалели о гибели «спасительницы».
Любовь всех к дворняжке говорила о том, как велика была у ребят тяга ко всему, что напоминало о доме, о мирной спокойной жизни. А если учесть, что на войну теперь шли вчерашние мальчишки, то станет понятным, насколько тяжело привыкали они к трудным обязанностям воина.
Советские люди терпеливо переносили лишения военного времени. Они быстро научились бить, уничтожать, его – врага, коварную гадину, пришедшую к нам с мечом. Однако равнодушным, профессиональным убийцей, каким воспитал немецкую молодежь Гитлер, советский человек никогда не станет. Он не может привыкнуть убивать.
Уже после войны мне довелось посмотреть несколько документальных фильмов, в которые были вставлены кадры из трофейной фашистской хроники. Меня поразил бесчеловечный метод, к которому прибегали воспитатели из «Гитлерюгенда». Как сейчас помню худеньких парнишек-подростков в коричневой униформе со свастикой на рукаве, обучающихся метанию кинжала в цель. В мишень, изображающую силуэт человека, мальчишки остервенело мечут и мечут тяжелые, кованные из лучшей крупповскои стали ножи. Что же из них будет, если уже сейчас у этой по существу еще детворы горят глаза и при удачном попадании удовлетворенно кривятся тонкие губы. А для воспитания твердости характера, чтобы будущий солдат фюрера был лишен начисто жалости и сострадания, чтобы ему вообще чужды были эти чувства, мальчишкам поручались на воспитание кролики, и едва подростки привыкали и привязывались к своим пушистым воспитанникам, им приказывали убить их собственными руками и без применения какого-либо оружия.
Как это все продуманно и бесчеловечно. Я вспоминаю свои мальчишеские годы, наши игры… И вот – фронт, столкновение двух систем, встреча одногодков с той и другой стороны.
Наши милые, озорные, буйные в играх мальчишки повзрослели слишком рано, пришлось повзрослеть. Многие из них еще не брились, воротники гимнастерок были им слишком широки, а тяжелые армейские сапоги сидели на ноге неуклюже и стеснительно для легкого мальчишеского шага. Прав был Федор Телегин, давая им время осмотреться, освоиться за спиной «старичков», чтобы не стать жертвой какого-нибудь поднаторевшего в убийстве фашистского стервятника в первом же воздушном бою. Ведь тех убивать учили с детства.
И мальчишки наши осваивались. Подчас очень быстро, а иногда трудно и мучительно. Но осваивались. Нужно было воевать, гнать со своей земли проклятого врага.
Передо мной за время войны прошло очень много молодых летчиков. Они поступали к нам в полк сразу же после училища. Учиться быть летчиком, боевым летчиком, приходилось непосредственно на фронте. Это была трудная, опасная учеба, особенно в тех случаях, когда против нас дрались немецкие асы лучших авиационных полков Геринга. Но наши мальчишки – а я называю их мальчишками несмотря на то, что они имели звания младших лейтенантов,- наши мальчишки скоро осваивали высокую науку воздушного поединка, и еще как осваивали!
Помнится, пришел к нам в полк молоденький летчик Иван Мокрый. Шея тоненькая, глаза ребячьи. Только что из летной школы. Мне, да и не только мне, хорошо понятен этот лихорадочный блеск в глазах молодого летчика. Тут все – и неподдельный интерес ко всему, что связано с суровой профессией летчика, и ожидание первого боя и что-то еще совсем мальчишеское, почти детское, чему нет определения.
Солдат из такого мальчишки, конечно, еще никудышный. И – точно: в первый же день на взлете самолет Ивана Мокрого неуклюже врезался в другой самолет, и обе машины вышли из строя. На аэродроме паника,- дикий, невероятный случай! Что было делать с Мокрым? Судить? Наказывать самому? Пока ребята выруливали на взлет, ругал я его на чем свет стоит. Он только сконфуженно заливался румянцем и беспомощно разводил руками.
