Геннадий Васильев - В Афганистане, в «Черном тюльпане»

Даже Шульгин изредка прикрывал глаза и минуту-другую скользил в сонной полудреме.

Орлов с тревогой поглядывал на свою притихшую «Метель».

После взятия «Зуба», после неудержимого порыва, на который ушли последние силы, двигались сейчас по козьей тропе истощенные тени с тяжелой ношей на худых плечах. Шли затылок в затылок неуверенными шагами. И каждый видел у другого выступающие бугорки позвонков на шее. И тонкие посиневшие запястья, торчащие из широких рукавов. И дрожащие от напряжения колени.

Нащупывали солдаты в карманах жалкие крошки от сухарей. Слизывали их с грязных ладоней. С досадой плевались тягучей слюной и с тоскою поглядывали на синее небо.

Не верилось, что нельзя было сбросить с этого чистого безоблачного неба хоть по одному сухому пайку на десятерых. Не верилось. А небо оставалось безучастным к их мольбам.

Орлов несколько раз выходил на связь. Требовал сухой паек. Но каждый раз ему раздраженно отвечали, что рисковать больше «вертушками» нет возможности, что и так сбито две машины, что одна «вертушка» стоит около миллиона рублей, то есть дороже пайка для орловской роты в сотни тысяч раз. Словом, будет хлеб тогда, когда они дойдут до нормальной посадочной площадки.

А до нормальной площадки были целые сутки перехода. Неимоверного по трудности перехода через то самое ущелье, по которому камень падает медленно, дробясь на куски, и лень смотреть на его бесконечный полет.

Орлов опять поставил Шульгина в прикрытие. Подтягивать отстающих, выбивающихся из сил солдат.

Рядом с Шульгиным по-прежнему держались неразлучные Матиевский и Богунов.

Поругивались вполголоса.

— Знаю подходящую сказку, — Матиевский устало взмахнул рукой. — Поучительная история. Слушай, сержант. Летела как-то птица Симург с одним хлопцем на шее. А хлопец, хоть и из сказки, был очень хозяйственным. Вез он при себе пару корзин с мясом.

Богунов кивнул головой:

— Я теперь люблю сказки про жратву. Давай про жратву, Серега…

Матиевский скосил глазами.

— Паек, конечно, натуральный, не сухой… Большие такие куски мяса с кровью. Повернет птичка свою головенку, подмигнет, и хлопец ей в пасть чуть ли не с руками мясо заталкивает. Добросовестный парнишка…

— Вот это снабженец! Ага…

— В конце концов, мясо кончилось. На то оно и мясо. Его всегда не хватает. А эта тварь порхающая все свою головенку поворачивает. Совести же никакой…

— Где же совесть у твари?..

— И что же ты думаешь, сержант? Парнишечка этот, тяпает от самого себя кусок и кормит этого людоеда, не помню, то ли бедром, то ли задней частью…

Матиевский замолчал.

Богунов задумчиво поднял голову.

— Задняя часть слаще.

— И вот, что я думаю, — серьезно заговорил Матиевский. — Тыл наш должен вот также хватануть кусок от ляжки, но накормить голодных ребят на передовой. А вместо этого мы ходим перед тылом на цыпочках, унижаемся, чтобы выпросить законный кусок хлеба.

Матиевский махнул длинным стволом винтовки.

— Конечно, на войне не любят тыловую братию. Но когда поворачиваешь голову, а в клюв тебе ничего не кладут, нервы не выдерживают.

У Богунова брови сошлись вместе:

— Не выдерживают нервы! Точно! Вот товарищ лейтенант песни пишет про Афганистан. Про эту тыловую сволочь надо обязательно написать…

— Товарищ лейтенант, — Матиевский окликнул Шульгина, — народ просит, чтобы вы песню написали. И про взятие «Зуба». И про тыловиков. Да чтобы позлее. Чтобы она у них костью встала в горле.

Шульгин улыбнулся:

— Хорошо, напишу. Если доберемся до полка.

Покачивались в живой веренице растрепанные солдатские фигуры. Хватались руками за воздух. Терли грязными пальцами слипающиеся глаза. С трудом двигали ватными ногами. На продавленных погонах терлись ремни запыленных автоматов.

Вскоре «Первый» солдат обессиленно присел на обочину тропы, откинул безвольно голову. Закрыл глаза. Затих после протяжного вздоха.

— Эй, коллега, — Матиевский потряс его за плечо. — Вставай. До привала еще далеко.

Солдат дернулся, руки безвольно съехали вниз.

— Не могу, — едва шевельнулись губы на посеревшем безжизненном лице.

— Рядовой Лаптев, подъем, — Шульгин потянул за лямки вещевого мешка. — Не можешь сам, так поможем. Не кисни…

Шульгин вывернул из-под рук Лаптева вещевой мешок, закинул себе на плечо. Матиевский подхватил автомат. Богунов расстегнул «липучки» на бронежилете, стянул его через голову Лаптева, как майку. Распахнул гимнастерку.

— Шагай налегке, турист… Чтоб обо мне так заботились.

Сержант рывком приподнял Лаптева, поставил на ноги, слегка подтолкнул в спину.

— Давай, шлепай ластами. Пионер снежных вершин…

Лаптев наклонился вперед, шагнул неуверенно, косо повел ртом, хватая воздух. Матиевский поддержал его за локоть.

— Вперед, дружище. Неси свою впалую грудь с достоинством.

Лаптев медленно поплелся по тропе, приседая вниз на каждом шагу.

— Вот и ладно, — Богунов покрепче сжал его за талию. — Прекрасно шагаем. Так и до полка дойдем.

Сержант обернулся к Шульгину, тихо сказал в сторону:

— Хреново… Долго не протянет. Скоро скопытится.

Шульгин кивнул. Им уже приходилось вытаскивать отстающих солдат. Часто помогала группа прикрытия уставшим и обессиленным дойти до привала. Но только крайне редко они снимали с солдат снаряжение, и не было еще случая, чтобы они забирали у отстающих оружие. И раздетые солдаты шли сами. Завидно было смотреть на их легкий шаг. Лаптев, даже раздетый и лишенный оружия, едва шевелил ногами.

С каждым шагом он все глубже кивал головой, будто качался легкий поплавок на коварных волнах. Лаптевские глаза словно покрылись дымкой — сознание его проваливалось в глухую дремоту.

Шульгин заметил, что их маленькая группа все больше и больше отстает от роты. Все дальше удалялись спины солдат, идущих впереди.

— «Метель», я, «Метель-один», — Шульгин вызвал Орлова по связи. — У меня на руках доходяга. Начинаю сильно отставать. Прошу идти медленнее.

— «Метель-один», — отозвался голос Орлова. — Понял тебя. И все же очень прошу, не снижать темпа. Если «духи» вернутся и зайдут к нам в спину, то сам понимаешь, какой будет расклад. Держись, замполит… Не снижай темп… Останавливаться нельзя!..

Лаптев еще продолжал идти сам. Семенил куриным шагом. Но колени его ходили ходуном. Солдат обморочно шатался. Размахивал невесомыми руками. То заваливался на бок. То выныривал обратно на тропу. Хватал воздух перекошенным ртом. Через расстегнутую гимнастерку было видно, как пульсировала на шее тонкая голубая жилка.