благодарными.
Осенью 1872-го Федор каждый день вставал в 2 часа пополудни, умывался, расчесывал волосы и в старом пальто садился за рабочий стол. Он сворачивал папиросу и с наслаждением курил ее, сопровождая двумя чашками горячего кофе или крепко заваренного чая. Самовар есть самая необходимая русская вещь [473]. Писал большей частью по ночам, когда дети и Анна отходили ко сну, – сам он зачастую не ложился до семи утра. Его теперешней задачей было обойти момент с неопубликованным признанием и закончить «Бесов», и эта задача осложнялась продолжающейся битвой с памятью. После каждого приступа Федор перечитывал опубликованные части собственной книги, пытаясь угадать, как она закончится, или вспомнить имена главных героев. Ему всегда было сложно создать чувство единства в своих книгах – множество отдельных романов и повестей разом втискиваются у меня в один, так что ни меры, ни гармонии [474]. Но теперь он фактически бился против собственного идущего вразнос разума.
Вчера заходил приятель: «У тебя, говорит, слог меняется, рубленый. Рубишь, рубишь – и вводное предложение, потом к вводному еще вводное, потом в скобках еще что-нибудь вставишь, а потом опять зарубишь, зарубишь…»
Приятель прав. Со мной что-то странное происходит. И характер меняется, и голова болит. Я начинаю видеть и слышать какие-то странные вещи [475].
Федор подумывал об открытии нового журнала, и это была довольно разумная идея: так можно было бы говорить с людьми напрямую, не ввязываясь в литературные клики. Но в краткосрочной перспективе стоял и практический вопрос постоянного заработка. Ему не нравилась мысль о том, чтобы Анна вновь принялась за стенографию – в конце концов, именно работа привела ее к браку, – но у него не было новых идей для романа. Изначально Анна надеялась занять дом своей матери, которая скончалась вскоре после их возвращения в Санкт-Петербург, но, к сожалению, Федор бездумно подписал управление им другу, который недоплачивал налог на дом, дождался, когда его выставят на публичные торги, и затем выплатил налоги, чтобы завладеть домом.
К счастью, Анна была намного благоразумнее мужа и приняла на себя управление их финансами. Успешно пригрозив оставшимся кредиторам Федора, она развернула кампанию мелкого промышленного шпионажа, ненароком справляясь о стоимости бумаги и комиссий, пока не узнала все ей необходимое, чтобы избавиться от издателей и опубликовать «Бесов» самостоятельно. Они решили опубликовать 3500 копий, понеся значительные издержки, но и доход планировался существенно выше – издатель Базунов предложил им всего 500 рублей.
Другая возможность дохода появилась, когда в конце 1872-го князь Мещерский уволил редактора «Гражданина», будто бы из-за творческих разногласий. Федор воспользовался возможностью узнать, не сможет ли занять опустевшую должность, и Мещерский согласился на скромную зарплату, всего 3000 рублей, включая оплату всех написанных им статей. По рукам ударили тут же, и на подписку 1873-го у «Гражданина» был новый издатель, некто Ф. М. Достоевский.
Федор всегда радовался Рождеству и в этом году настоял на установке высокой пушистой ели, которую с любовью украсил, забираясь на стул, чтобы приделать последние свечи и звезду на макушку. На елке сколько огней, сколько золотых бумажек и яблоков, а кругом тут же куколки, маленькие лошадки [476]. В канун праздника он ликующе раздал подарки. Люба получила куклу и маленький чайный сервиз, Федя – трубу и барабан. А затем – гвоздь программы: игрушечные лошадки и санки. Счастливые дети устроились в санках, а Федор принялся трясти их для пущего реализма. Маленький Федя схватил поводья и стал понукать лошадей, а потом и хлестать их поводьями, как делали на его глазах крестьяне. Тем вечером, когда Анна уже засыпала, а Федор читал в кровати, они услышали крики сына. Федор бросился к нему и нашел мальчика не спящим – тот был так очарован санками, что ужасно расстроился, когда его жестоко вырвали из сказки. Итак, остальная семья отправилась спать, а Федор остался следить за сыном в детской. Слезы высохли, и малыш радостно хохотал, быстрее ветра мчась в своем воображении по заснеженной реке, пока наконец около пяти утра не стал заваливаться набок, и его можно было уложить. Федор был измотан, но не сердился; великое обещание детей в том, что твои муки будут искуплены их счастьем.
22 января 1873-го Достоевские объявили в газете о первом полном издании «Бесов». Вскоре из разных книжных магазинов начали прибывать курьеры, чтобы выкупить 10, 20 или даже больше копий из громоздившихся по квартире стопок. Некоторые, увидев хрупкую домохозяйку, не достигшую и 30 лет, пытались торговаться. Но Анна стояла на своем, а при необходимости закрывала перед ними дверь. Другие пытались вызвать Федора, надеясь на более мягкие переговоры, но узнавали, что тот спит и им придется договариваться с Анной. Вскоре пришел кто-то, запросивший сразу 300 копий.
Начали появляться и отзывы. Либеральный консенсус сошелся в том, что Достоевский использовал свою повествовательную мощь, чтобы способствовать реакционному делу, охаяв всю молодежь скопом, тогда как та хотела изменить Россию к лучшему. Радикалы с предсказуемым ужасом отреагировали на то, что Достоевский работает теперь в архиконсервативном «Гражданине». В то же самое время, когда Федора рисовали злобным и могущественным врагом, те же журналы списывали его со счетов как больного, потерявшего последний разум. Среди зоилов выделялся Николай Михайловский, новый ведущий критик «Отечественных записок». Его замечания к «Бесам» были справедливы – как, к примеру, можно говорить о проблемах, терзающих общество, не упоминая капитализм, индустриализацию, фабрики, банки? – но прорывалось искреннее восхищение романом как литературным достижением. Михайловский представлял взгляды народников, нового движения, получившего название за свою веру в русский народ, что не так уж отличалось от некоторых идей самого Федора, десятилетием раньше заявлявшего, что образованному меньшинству стоит «вернуться к земле».
Прибыв в контору «Гражданина», Федор выложил свои основные правила: его необходимо слушаться без прекословий и сомнений, и каждая запятая должна быть на месте. Он порой проводил по часу или больше в тишине, раздумывая о корректуре статьи, пока молодая корректорша, Варвара Тимофеева, кротко ждала. С князем Мещерским оказалось невозможно работать. Тот подробно описал в печати один из частных разговоров с царем, не получив на то официального разрешения; доказывал, что необходимо «поставить точку» на всех реформах [477]; последней каплей стала попытка издать статью с предложением установить полицейское наблюдение над всеми студенческими общежитиями. У меня есть репутация литератора и сверх того – дети. Губить себя я не намерен. Кроме того, Ваша мысль глубоко противна моим убеждениям и возмущает мое сердце [478].
Несмотря на то что издание спонсировалось Романовыми, журнал на
