проведении «ежовшины», — братьев Амаяка и Богдана Кобуловых, занявших ответственные посты на Украине и в Москве, С. А. Гоглидзе, ставшего главой Ленинградского НКВД, нового наркома внутренних дел Грузии А. Н. Рапавы, В. Н. Меркулова, утвержденного первым заместителем Лаврентия Павловича и начальником Главного управления государственной безопасности, а с января 1941-го — наркомом государственной безопасности СССР, П. Я. Мешика, назначенного помощником начальника следственной части НКВД СССР, а позднее — руководителем украинских чекистов, В. Г. Деканозова, отныне начальника иностранного отдела НКВД, и некоторых других, работавших вместе с Берией в Закавказье. Сам Лаврентий Павлович после XVIII съезда партии в марте 1939 года был избран кандидатом в члены Политбюро.
Точные данные о числе освобожденных из тюрем в 1938–1941 годах, во времена «бериевской оттепели», до сих пор не опубликованы, равно как и сведения о числе арестованных в этот же период по политическим обвинениям. Серго Берия полагает, что первых насчитывалось 750–800 тысяч, вторых — 20–25 тысяч. В точности этих цифр позволительно усомниться. По данным МВД, с 1 января 1939 года по 1 января 1941 года численность «контрреволюционеров», находившихся в исправительно-трудовых лагерях, сократилась только на 34 тысячи человек. До этого за один только 1938 год она возросла почти в два с половиной раза — с 185 до 454 тысяч. Число заключенных в тюрьмах сначала тоже уменьшилось — с января по сентябрь 1939-го с 351 до 178 тысяч. Зато уже с сентября вновь стало расти: пошел поток арестованных с «освобожденных территорий» — Западной Украины и Западной Белоруссии, а позднее — Прибалтики и Бессарабии. Кроме того, с лета 1940-го в тюрьмы помещали заключенных на срок от двух до четырех месяцев за опоздание на работу, выпуск недоброкачественной продукции, прогулы и т. п.
Таких к 1 декабря 1940 года насчитывалось 133 тысячи. В результате в январе 1941-го тюремное население достигло максимума — 488 тысяч, чтобы опять сократиться к маю до 333 тысяч. К тому времени многих арестованных успели осудить и отправить в исправительно-трудовые лагеря. Оттуда в 1939–1940 годах вышло 540 тысяч заключенных. Для сравнения: в 1937–1938 годах лагеря покинули 644 тысячи человек. Наибольшее число зеков обрели свободу в 1941-м — 624 тысячи: значительную часть мужчин выпустили из лагерей досрочно, чтобы восполнить колоссальные потери, которые несла Красная Армия на фронте. Кроме того, большинство заключенных имели не политические, а уголовные статьи и освобождались по истечении срока заключения, а не по реабилитации или амнистии. О числе реабилитированных в тот период узников известны лишь отрывочные сведения. Так, на 1 января 1941 года на Колыме находились 34 тысячи освобожденных из лагерей, из них 3 тысячи считались полностью реабилитированными. Ясно, однако, что общее количество реабилитированных и амнистированных могло составить десятки, но никак не сотни тысяч человек.
Вот расстрелянных с приходом Берии действительно стало меньше на порядок. За весь период 1921–1953 годов к смертной казни по политическим статьям были приговорены 786 098 человек: в 1937–1938 годах расстреляны 681 692 человека, из них 631 897 — по приговорам внесудебных «троек». Таким образом, почти половина из 1 миллион 372 тысяч арестованных за «контрреволюционные преступления» в период «ежовщины» была казнена. А всего за два с небольшим года пребывания в НКВД печальной памяти Николая Иванович были расстреляны почти 7/8 от общего числа приговоренных к смерти по политическим статьям за три десятилетия сталинского правления. В то же время наивно думать, что террор был ослаблен благодаря Берии. Решения принимал не он, а Сталин. Но столь же несправедливо возлагать ответственность за позднейшие репрессии на одного Лаврентия Павловича. Ее с ним должны разделить Сталин и другие члены высшего политического руководства страны.
Согласно приведенной выше статистике, за время руководства Берией карательными органами было расстреляно около 100 тысяч человек. Но, по всей вероятности, и эта цифра существенно занижена. Так, по официальным данным, в 1939–1940 годах было уничтожено 4464 человека. Между тем лишь в апреле — мае 1940 года только польских офицеров, а также помещиков, фабрикантов и представителей интеллигенции было казнено почти 22 тысячи человек. Вероятно, официальные данные приуменьшены еще на несколько десятков тысяч за счет «контрреволюционеров», расстрелянных «в особом порядке» в Западной Украине, Западной Белоруссии, Бессарабии и Прибалтике.
В целом «бериевская оттепель» существенно не повлияла на численность заключенных, в том числе и политических. Тем не менее выход из лагерей нескольких тысяч представителей партийной и военной элиты, взятых при Ежове, отразился в общественном сознании и породил миф о массовом освобождении политических заключенных. На самом деле более или менее значительное их количество покинули тюрьмы, где сидели те, кому еще не успели вынести приговор. Отменять прежние решения Сталин, за редким исключением, не позволил, чем и объясняется ограниченный характер «бериевской оттепели».
Жертвами незаконных репрессий при Берии стало немало выдающихся людей — режиссер В. Э. Мейерхольд, журналист М. Е. Кольцов, писатель И. Э. Бабель и др. Были расстреляны крупные партийные руководители — Р. И. Эйхе, С. В. Косиор, В. Я. Чубарь, А. В. Косарев и др. (некоторых из них арестовали еще при Ежове).
Ко вновь арестованным применялись те же методы следствия, которые ЦК формально осудило в ноябре 1938-го. В мае 1939-го был взят старый большевик М. С. Кедров, дядя расстрелянного в 1937-м бывшего начальника иностранного отдела НКВД А. X. Артузова. Михаилу Сергеевичу предъявили вымышленные обвинения в шпионаже, сотрудничестве с охранным отделением и вредительстве в годы Гражданской войны. Кедров безуспешно обращался к ЦК, настаивая на своей невиновности. 19 августа 1939 года он писал, не зная, что его письма не пойдут дальше Следственной части НКВД: «Из мрачной камеры Лефортовской тюрьмы взываю к вам о помощи. Услышьте крик ужаса, не пройдите мимо, заступитесь, помогите уничтожить кошмар допросов, вскрыть ошибку.
Я невинно страдаю. Поверьте. Время покажет. Я не агент-провокатор царской охранки, не шпион, не член антисоветской организации… Пятый месяц тщетно прошу на каждом допросе предъявить мне конкретные обвинения, чтобы я мог их опровергнуть, тщетно прошу следователей записать факты из моей жизни, опровергающие указанные выше обвинения. Напрасно…
И с первых же дней нахождения моего в суровой Су-хановской тюрьме начались репрессии: ограничение времени сна 1–2 часами в сутки, лишение выписок продуктов, книг, прогулок, даже отказ в медпомощи и лекарствах, несмотря на мое тяжелое заболевание сердца.
С переводом меня в Лефортовскую тюрьму круг репрессий расширялся. Меня заставляли стоять часами до изнеможения, в безмолвии в кабинетах следователей, ставили как школьника лицом в угол, трясли за шиворот. Хватали за бороду, дважды сажали в карцер, вернее, погреб. Совершенно сырое и холодное помещение с замурованным наглухо окном. С начала августа следователи гр. гр. Мешик, Адамов, Албогачиев начали меня бить. На трех допросах меня били по
