А вот и весна, и уже в Москве – к Вержбицкому: «Старик! Ведь годы бегут, а по заповеди так 20 дней пиши, а 10 дней кахетинскому. Здесь же пойдут на это все 30. Сегодня Галя не пускает меня ни на улицу, ни к телефону». Опаска всё та же, что и в Батумском письме, но тон уже другой. И вся надежда здесь – на Галю. Как видно, никого-то Есенин в недоумение не привёл, не сумел. Воли не хватило.
В пору его московской жизни оберегали поэта и сёстры. А происходило это так. Ещё только рассвело, а мучающиеся с похмелья приятели уже, глядишь, стучат в дверь, Сергея требуют. Девчонки их прогоняют: уходите, мол, нету дома! Не приходите больше! Ну а те, хитрые, отойдут немного и караулят: вдруг выйдет прогуляться или по делу? В подъезде топчутся или на ближайшем углу поджидают. Ну, и чтобы эти «караульщики» не привязывались к Есенину, – или Галина, или какая из сестёр постоянно его сопровождали по издательским и редакционным делам.
Как-то раз Сергей Александрович и Шура возвращались из редакции «Красная новь» и возле Иверских ворот увидели человека, который продавал рыжего щенка. Человек этот просил за щенка пятёрку, напирая на его породистость, дескать, вот, посмотрите – уши лежат. Поэт не столько польстился на мнимые достоинства собачонки, сколько сказалась его всегдашняя любовь к «братьям меньшим». Ну а когда Есенин посадил щенка на ладонь, и тот лизнул его в нос, не купить рыжего он уже не мог.
На следующий день девчонки, возившиеся со щенком, обратили внимание, что он как-то очень странно скребёт и скребёт лапой свои «породистые» уши. Оказалось, продавец из коммерческих соображений их пришил. Нитки подпороли. Зажило, что называется, как на собаке. Имя дали щенку «Серёжка» – в честь хозяина. Вскоре «Серёжка» подрос и превратился в огромную весёлую да игривую дворнягу. Держать его в перенаселённой комнатушке не стало никакой возможности.
И тогда отправили «Серёжку» к знакомым Бениславской в Тверскую губернию. Но и там он причинял немало беспокойства: бегает, всем мешает. А держать этого озорного и жизнерадостного пса на цепи тоже не получалось. Едва посадят, переставал пить, есть – воет и скулит. А как отпустят – безобразничает. Какой-то корове хвост откусил.
Переслали «Серёжку» в Константиново к родителям Есенина. Он и там не унимается. Бегает по селу, ко всем пристаёт, ласкается. Ну, а люди, они ведь разные бывают. Шёл однажды через Константиново человек с ружьём. Не тамошний, чужой.
Бросился «Серёжка» к нему, поиграть хотел. А тот не понял и пристрелил собаку.
Похожая судьба выпала и хозяину. Тоже ведь был игривым да ласковым, вольным да весёлым. Стихи писал, песни пел, людей любил. Приятелей своих, несмотря на все их обманы и предательства, считал «хорошими людьми». И Приблудному постоянно прощал все его выходки, и с Мариенгофом помирился. А люди не поняли его, не оценили, как следует, и сжили со свету.
Последние годы жизни давались поэту особенно трудно. Идеологическое клише революционного искусства всё более вытесняло порождённую «всеобщей свободой» анархию поэтических школ и стилей. Партийные идеологи начинали «закручивать гайки». И всего чувствительней доставалось Сергею Александровичу за «Москву кабацкую». При этом злопыхательская критика старалась уязвить Есенина побольнее. И, конечно же, алкоголь, в стихах и в реальности, не только превращал его жизнь в бесконечную вереницу попоек, но начинал доставать поэта изнутри. Уже дважды побывал Сергей Александрович в психиатрической клинике с диагнозом «алкогольная депрессия»…
Да и слава – вещь беспокойная. Есть в ней что-то оглушающее, мучительное, изматывающее. Усталость от славы, от друзей, от пьянок, от непрестанных хлопот по добыванию денег, едва появляющихся и тут же рассеивающихся по неопределённо большому кругу близких и малознакомых людей. Не случайно, что в эту пору Есенина то и дело посещают мысли о смерти.
И вот он, тревожась о судьбе собственного литературного наследия, задумывает напечатать полное собрание своих сочинений. Заключает договор с Госиздатом на 10 тысяч строк. В подготовке намеченного к изданию трёхтомника ему помогает Софья Андреевна Толстая, внучка величайшего русского писателя. Недолгий роман с нею оканчивается для поэта ещё одним и опять-таки непрочным браком.
Помогая в сборе рукописей мужа, разбросанных чуть ли не по всей Москве и у самых разных людей, а также способствуя в установлении их правильной датировки, Софья Андреевна выполняет большую, по сути дела, секретарскую работу. Достойная преемница своей полной тёзки-бабушки.
Ну, а Сергей Александрович, очевидно, уже предчувствуя, что дни его сочтены, даже выказывает перед друзьями некую специфическую гордость, мол, он окажется единственным русским поэтом, у которого при жизни выйдет полное собрание сочинений. Однако же, и до выхода первого тома, т. е. до января 1926 года не дотянул…
Мне осталась одна забава:
Пальцы в рот – и весёлый свист.
Прокатилась дурная слава,
Что похабник я и скандалист.
Ах! какая смешная потеря!
Много в жизни смешных потерь.
Стыдно мне, что я в Бога верил.
Горько мне, что не верю теперь.
Золотые, далёкие дали!
Всё сжигает житейская мреть.
И похабничал я и скандалил
Для того, чтобы ярче гореть.
Дар поэта – ласкать и карябать,
Роковая на нём печать.
Розу белую с чёрною жабой
Я хотел на земле повенчать.
Пусть не сладились, пусть не сбылись
Эти помыслы розовых дней.
Но коль черти в душе гнездились —
Значит, ангелы жили в ней.
Вот за это веселие мути,
Отправляясь с ней в край иной,
Я хочу при последней минуте
Попросить тех, кто будет со мной, —
Чтоб за все за грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать.
Но не было у Есенина своего родного угла, где бы он мог так вот спокойно умереть. Софью Андреевну поэт покинул, не выдержав музейной умиротворённости и старомодного благолепия её квартиры, где со всех стен, комодов и полок на него смотрели многочисленные портреты мудрого с пронзительным взглядом старца – Льва Николаевича Толстого. Умирать Есенин поехал в Ленинград. Простился с друзьями, простился с бывшими жёнами, простился с детьми.
Перед отъездом зашёл в Госиздат пьяный. Под диктовку сотрудника написал заявление, чтобы гонорар за собрание стихотворений никому кроме как лично самому поэту не выдавали. Должно быть, снова успел раздать кучу доверенностей на его получение самым случайным людям. Такое с ним бывало.
В Ленинграде остановился в гостинице «Англетер». И предстояло ему проститься ещё с одним другом, нет, скорее, одним из поэтических наставников – Николаем Алексеевичем Клюевым. Вместе с Владимиром Эрлихом, поэтом, которого ещё в начале декабря попросил подыскать ему в Ленинграде жильё, Есенин и посетил «олонецкого крестьянина». Величая учителем, читал Николаю Алексеевичу самое последнее из написанного – лучшее. В том числе и «Чёрного человека». Попросил высказать мнение. Не иначе как рассчитывал услышать слова одобрения и даже, может быть, восхищения.
