Коллектив авторов Биографии и мемуары - Кадеты, гардемарины, юнкера. Мемуары воспитанников военных училищ XIX века

Период, обнимающий мои воспоминания, относится к первым годам основания корпуса. Воспоминания мои подчеркнуты событиями, немыслимыми в настоящее время, но, несомненно, были и светлые страницы кадетской жизни. Корпус воспитал истинно русских людей, патриотов и дал из тогдашнего состава представителей высших чинов армии, корпусных командиров, администраторов, начиная с губернаторов, земских деятелей, судей и других…

Кулябка К. Ф. Воспоминания старого орловца // Русская старина. 1908. Т. 135. № 8. С. 367–381.

…В январе 1852 года батюшка повез меня в корпус и сначала представил директору Оресту Семеновичу Лихонину. Это был сухой и бессердечный человек, но корпус держал в большом порядке.

Через несколько дней я был определен и назначен в неранжированную роту. Батюшка опять повез меня в корпус. Мы вошли через парадный подъезд в бывшем Меншиковском дворце. Поднялись по дубовой старинной лестнице, бесконечным коридором дошли до общей сборной залы, которая показалась мне пустыней; у меня упало сердечко, и я боязливо хватился за руку папа. «Что ты, Митя? Не робей <…>. Учись и веди себя хорошенько, будешь доволен и полюбишь свой корпус». Я подбодрился.

Ротный командир, капитан Сухотин, обласкал меня. Рота сидела в классах. Отец простился со мной, благословил и уехал.

Жутко стало. Но я крепился. Меня посадили во 2-й приготовительный класс, так как половина курса была пройдена и мне было бы трудно успевать в 1-м общем. Благодаря этому обстоятельству я не боялся уроков, тем более, что познания мои во французском и немецком языках были выше товарищей. Страшил меня только учитель арифметики Зверзин. Это был своего рода тип: худой, рябой, с прической коком, во фраке с пуговицами; он не спрашивал обыкновенным голосом, а как-то рычал и при малейшем замедлении в ответе насупливал брови и молча ставил единицу, двойку или тройку, в зависимости от общих познаний ученика.

Кадеты опасались этих баллов, потому что по субботам все классы обходил инспектор А. Я. Кушакевич и приглашал к себе на чаек. Кушакевич был хохол, хороший математик, дружил с < академиком > Остроградским и любил поговорить. В другие дни мы радовались его приходу, потому что, понюхав табак, он, не останавливаясь, говорил до перемены, ну а по субботам бедные лентяи терпеть его не могли. Он обучал великих князей Николая Николаевича и Михаила Николаевича, в обращении с кадетами был прост и приветлив, но любил пороть. Должно быть, потому, что торжественная обстановка и вызываемые сильные ощущения возбуждали в нем потоки излюбленного красноречия.

Были кадеты, которые не боялись розог и, как спартанцы, переносили их внемую. Товарищи к ним относились с уважением, и на них розги не налагали позора. Были и такие молодцы, которые не давали себя сечь. Так, Арнольд бросился в галерею второго этажа и переломил ногу, а Крейтер — в Неву, но его успели вытащить.

Утреннюю зарю били в 5 ½, в 6 строились к осмотру и после молитвы шли к столу. Пили сбитень с булкой. В 7 садились готовиться к урокам в классы. В 8 приходили учителя. В 25 минут 10-го барабан означал перемену на десять минут; выбегали на плац или в сад; в 11 оканчивались утренние занятия; получали ломтики хлеба с солью; через полчаса отправлялись на строевое ученье, гимнастику или в танцкласс; в половине 2-го переодевались в новое платье; производилась стойка по кроватям, то есть вытягивались по правую сторону кроватей. После стойки до обеда давалась первая рекреация на ¾ часа. Во время стойки нас обходило высшее начальство — командир батальона полковник Малевич или директор.

В эти же часы приезжали государь император Николай Павлович или цесаревич <Александр>. У меня, как поступившего в январе, еще не было погон; в первый же приезд государь, обходя роту, остался недоволен стойкой некоторых кадет; в особенности дурно стоял один из дневальных кадетиков, а был он, как все должностные, в погонах. Государь, обходя роту, выражал свое неудовольствие. «Это что за стойка? — раздавался его громкий голос. — Разве это стойка! Разве можно награждать погонами при такой выправке?» При этом он указывал на кадет, которые неправильно стояли. Поравнявшись со мной, государь указал: «Вот стойка!» Помню его строгое лицо, конногвардейский сюртук и заплаты под мышкой и на сапоге. Государь отбыл и в знак неудовольствия не распустил нас <в отпуск>.

После отбытия началась переборка. «Отчего это у Скалона нет еще погон? — спросил директор. — Разве он плохо учится или дурно себя ведет?» — «Никак нет-с, ваше превосходительство, — ответил наш новый ротный капитан Михаил Яковлевич фон дер Вейде, — он прекрасный мальчик». — «Так нашейте ему сейчас же погоны». Я был ужасно обрадован, в особенности отличием самого государя императора, и с гордостью посмотрел на новое украшение моей куртки. Но… батальонный командир приказал меня нарядить постоянным дневальным от 11 до 4, то есть на время возможных посещений, для того, чтобы было благоприятно первое впечатление, так как дневальные стояли у входных дверей в роту, и это до следующего приезда императора, то есть ежедневно от 11 часов до 4. Это было почетно, но утомительно и лишало меня рекреаций, вынуждая ходить в амуниции и с каской.

Вечерние классы с переменой в 10 минут оканчивались в 7 вечера. До 8 мы были свободны и резвились в большой зале с портретом нашей основательницы императрицы Анны Иоанновны. <…> От 8 до 9 готовили уроки. В 9 ужинали; в 10 весь корпус спал.

Следующей весной капитан фон дер Вейде устроил спектакль. Я отличался в какой-то детской пьесе <…>. Костюмы пажей были получены от Театральной дирекции <…>. Они были малинового бархата с галунами и кружевными воротничками. После спектакля был бал, и я удостоился чести танцевать кадриль с супругой директора Надеждой Афанасьевной, рожденной Сатиной <…>.

В 1-м общем было потруднее, потому что кадеты более старшего возраста этого класса переводились в строевые роты, а в неранжированной роте оставались более способные младшего возраста, приходилось тянуться за баллами <…>.

В рекреационное время меня и некоторых товарищей брал к себе на квартиру наш ротный командир Михаил Яковлевич фон дер Вейде. Это был отличнейший человек, высокообразованный, он во всех отношениях выделялся из среды корпусных офицеров, которая, за малыми исключениями, была невысока в отношении светского лоска и знания языков… Были хорошие люди, но были и невозможные.

Ученье шло хорошо. Я был в первом десятке. Любил историю, географию, языки <…>, чувствовал отвращение к грамматике <…>.