Это проблема построения модели сознания другого человека: аутист не старается быть понятым, а просто рассказывает. Бывшие однокашники Перельмана рассказали мне, что Гриша всегда охотно отвечал на вопросы, касающиеся математики. Трудности возникали, если тот, кто задал вопрос Перельману, не понимал его ответа. "Гриша был очень терпелив, — вспоминала бывшая одноклассница Перельмана. — Он мог повторять одно и то же объяснение снова и снова. Он просто не мог вообразить, что кому-то трудно его понять". Она попала в точку: Перельман действительно не мог себе это представить.
Его непростые отношения с решениями тоже можно интерпретировать. Если у Григория Перельмана синдром Аспергера, то способность увидеть картину целиком является одним из его самых необычных недостатков. Английские психологи Ута Фрит и Франческа Аппе называют это качество "слабостью центрального согласования". Оно характеризует мышление людей, страдающих расстройствами аутического спектра, которые фокусируются на деталях, игнорируя целую картину. Чтобы увидеть всю картину, им приходится составлять элементы (скажем, элементы периодической таблицы) по схеме, что систематики находят чрезвычайно удовлетворительным.
"Наиболее интересными являются те факты, которые могут служить свою службу многократно, которые могут повторяться, — писал более ста лет назад Анри Пуанкаре, один из великих систематиков. — Мы имели счастье родиться в таком мире, где такие факты существуют. Представьте себе, что существовало бы не бо химических элементов, а бо миллиардов и что между ними не было бы обыкновенных и редких, а что все были бы распространены равномерно. В таком случае всякий раз, как нам случилось бы подобрать на земле булыжник, была бы большая вероятность, что он состоит из новых, нам неизвестных, элементов. Все то, что мы знали бы о других камнях, могло бы быть совершенно неприменимо к нему. Перед каждым новым предметом мы стояли бы, как новорожденный младенец; как и последний, мы могли бы подчиняться только нашим капризам и нашим нуждам. В таком мире не было бы науки; быть может, мысль и сама жизнь в нем были бы невозможны, ибо эволюция не могла бы развивать инстинктов сохранения рода. Слава богу, дело обстоит не так!"[5]
Люди с синдромом Аспергера постигают мир камушек за камушком и бывают очень благодарны периодической таблице, позволяющей им распознавать их узор. Описывая положение людей с синдромом Аспергера в социуме, Тони Этвуд прибегает к метафоре рассыпавшегося пазла, состоящего из пяти тысяч фрагментов. Нормальные люди (нейротипики) имеют образец — целое изображение на коробке из-под пазла, что говорит об их социальной интуиции. Люди с синдромом Аспергера складывают головоломку наугад, с трудом подбирая фрагменты. Вероятно, правила Перельмана наподобие "не развязывай ушанку, если не находишься в помещении" и "читай книги из школьной программы" как раз и были попытками смоделировать отсутствующую картинку на крышке пазла элементами периодической таблицы, описывающей мир. Он мог жить, только твердо придерживаясь этих правил. В перельмановском сценарии почти не оставалось места для тонкостей и вариаций человеческого поведения. Число социальных связей, в которые он был вовлечен, за восемь лет сократилось. Социальные навыки и терпимость, которые Перельман демонстрировал, когда учился в аспирантуре и после, во время стажировок, были адекватными, хотя и не блестящими. Но без употребления они "заржавели".
Люди с синдромом Аспергера вполне способны к социальному взаимодействию, хотя оно и не кажется им естественным, как нейротипикам. Джон Элдер Робисон, описавший в мемуарах жизнь человека с синдромом Аспергера, определил социализацию как компромисс. Она как будто обкрадывает человека, частично лишая способности к сосредоточенности. Правило работает и в обратную сторону: напряженная сфокусированность Перельмана на одном предмете на протяжении нескольких лет, похоже, лишила его социальных навыков. Можно только догадываться, как покоробил его спор о политике, который затеяли на вечеринке у Андерсона хозяин и его гость Джефф Чигер, с каким неудовольствием он участвовал во всем, что находил "лишним", или как он отказывался понимать иронию по поводу своей работы (например, соображение о том, что его достижение может отвратить людей от изучения топологии). Ведь у него были большие ожидания. Он преподнес математике великий дар, а она едва отреагировала, взамен настоящего признания предлагая ему какие-то подачки. Нет ничего удивительного в том, что он разочаровался в математике.
Пока разочарование Перельмана касалось только международного математического истеблишмента. Институт им. Стеклова, а точнее, после разрыва с Юрием Бураго, лаборатория Ладыженской оставалась его убежищем. Перельман возобновил свою деятельность в институте: несколько раз в неделю он посещал семинары и иногда заходил проверить электронную почту.
В месяцы, предшествовавшие лекционной поездке Перельмана в Америку, он поддерживал отношения только с Ольгой Александровной Ладыженской, своим новым напальником. Она умерла в январе 2004 года в возрасте 82 лет. Теперь Григорий Перельман почти ни с кем не говорил. Вскоре после возвращения из США он подготовил последний вариант доказательства гипотезы Пуанкаре, который в июне опубликовал на сайте arXiv. После он, по-видимому, взялся за новую задачу. Перельман, как обычно, воздерживался от ее обсуждения, но, по всей вероятности, теперь он занимался чем-то, что было близко к сфере научных интересов Ольги Ладыженской.
Потом Перельман получил повышение по службе: он стал ведущим научным сотрудником лаборатории математической физики. Обычные кандидаты наук редко получают такую должность. Доброжелатели из Института им. Стеклова советовали Перельману написать докторскую. Процедура могла потребовать публикации результатов и защиты. Перельман идею, естественно, высмеял. "Он считал, что ему это не нужно", — рассказал мне директор Института им. Стеклова Сергей Кисляков. В его тоне слышалось недоумение. Позиция Кислякова, кажется, воплощала все, что Перельмана раздражало. Кисляков желал Перельману добра, но искренне считал, что правила есть правила и что они едины для всех. Это означало, что ведущий научный сотрудник должен взять себя в руки, написать и защитить диссертацию. Перельман же признавал только те правила, которые полагал разумными, а все остальные считал опасными фальшивками.
Между тем Академия наук привела свое здание в порядок, пытаясь после хаоса 1990-х вернуться к былому величию. С одной стороны, ее недвижимость реставрировалась (в здании Института им. Стеклова, например, поменяли трубы и обновили фасад). Зарплаты увеличивались: ведущий научный сотрудник в 2004 году получал уже не сущие гроши, как в начале 1990-х, а около 400 долларов в месяц. Если бы Перельман защитил докторскую, ему платили бы еще больше. С другой стороны, академия теперь требовала от ученых отчетов о работе и публикаций. Перельмана, как и следовало ожидать, приводила в бешенство одна мысль о том, что ему придется корпеть над бумагами, чтобы подтвердить свою профессиональную состоятельность. Григорий Серегин, преемник Ладыженской, взял Перельмана под свою опеку.
