Блестящий выход нашел социалист, редактор «Птит репюблик» Жеро-Ришар, способный и крайне язвительный публицист. Он начал издавать еженедельник «Шамбар», что по-русски значит «Скандал». Кстати, иллюстрировал издание известный художник Стейнлейн. 20 сентября 1894 года в «Шамбаре» появилась статья Жеро-Ришара под заголовком «Долой Казимира!».
Жеро-Ришар, не стесняясь в выражениях, описал жалкие попытки Казимира-Перье приобрести популярность, которые привели лишь к тому, что уличные мальчишки называли его «Гнусная рожа», «Гнусная морда» и т. п. Эти и им подобные эпитеты в изобилии содержалась в статье. Но в ней было и кое-что посерьезнее. Журналист писал о преступлениях рода Перье, предававшего и продававшего Францию, о том, как с помощью ростовщичества возникло колоссальное состояние президента. «Преступления деда, — писал Жеро-Ришар, — пошли на пользу внуку, обеспечили ему первое место в царстве эксплуататоров. Отчего же не гордиться ими? Казимир отлично знает грязное происхождение своих миллионов; но он цепляется за них, и его политическое честолюбие не знает другой цели, как гарантировать себе навсегда владение ими.
Впрочем, рано или поздно он сам признает это. Когда он найдет бесполезным разыгрывать дальше сентиментальную комедию и припадки чувствительности, в нем заговорит его природа, победит его бесподобная природа хищника. Он будет злиться на нас за то, что мы разгадали под его неуклюжей маской, каков этот человек в отвратительной действительности. Со своим грубым цинизмом эксплуататора, не знающим ни жалости, ни благородства, бездушный и холодный, — это верный и отталкивающий образец кровавой касты, строящей свое богатство на костях рабочих.
Ныне граждане молчат при встрече. Завтра прозвучит народный клич: «Долой Казимира!», что будет означать: «Да здравствует республика трудящихся!»
За оскорбление президента республики Жеро-Ришар был привлечен к суду. Жоресу разрешили выступить на суде его защитником. Суд назначили на 5 ноября 1894 года. Поскольку Жорес уже приобрел популярность, то процесс вызвал большой интерес публики.
Корреспондент «Русского богатства» журналист Н.С. Русанов писал из Парижа: «Отныне на Жореса ходили в палату и по публичным собраниям, как на знаменитого актера или примадонну. Ходили не только его единомышленники, не только тяготевшая к социализму молодежь и пробудившиеся к сознательной жизни рабочие. Его шли слушать и буржуа, и совершенно индифферентные люди, которых привлекали новые и любопытные для них вещи, притом облеченные в прекрасную форму и согретые искренним ораторским пылом, — обстоятельство, всегда манящее любящих красноречие французов». Публика с восхищением слушала Жореса, продолжал Русанов, «забывая неуклюжесть его широкой приземистой фигуры, мужиковатость его физиономии с ее толстым носом и небольшими щурящимися глазами, монотонную резкость его жестов, грубость его могучего голоса! Она вся отдавалась то баюкающей, то потрясающей поэзии образов, которые оживляли среднее течение несколько профессорской, отчеканивающей речи Жореса и бросались им во все концы переполненной залы на гребне широко волнующихся периодов, в то время как голос оратора крепчал, и гремел, и сливался с аплодисментами и криками «браво» в конце каждой патетической фразы».
На этот раз дело имело к тому же крайне скандальный характер, поскольку речь шла об оскорблении президента. Зал суда был переполнен: там смешались куртки рабочих и шикарные туалеты светских дам.
Жорес начал как адвокат, защищающий своего клиента.
— Вы говорили, что заглавие «Долой Казимира!» является оскорблением. Почему же? Не потому ли, что случайно кое-кто от имени его величества президента оскорбляется фамильярностью этого обращения? Но ведь вы хорошо знаете, что именно официальные газеты, дружески расположенные газеты, объясняя молчание граждан при появлении президента, утверждали, что его имя слишком длинно для произношения. Они уверяли, что народ не может рисковать потерей дыхания и что из боязни задохнуться он был вынужден заглушить свой энтузиазм. Жеро-Ришар оказался более смелым. Он рискнул на это изнуряющее имя, и если по нехватке дыхания он остановился на полдороге, то поистине это не составляет преступления. Впрочем, вы хорошо знаете, что королей называют по их именам…
Жорес последовательно продолжает разбивать доводы обвинения. Но вскоре из адвоката он превращается в прокурора. Ирония сменяется гневом в адрес одного из самых отвратительных представителей господствующего класса. Он показывает, почему именно в той политической обстановке, после панамского скандала и перехода буржуазных республиканцев в лагерь консерватизма, Казимир-Перье сделал свою карьеру.
— В то время когда республиканцы изменили своему прошлому и желают нейтрализовать последствия республиканских законов, принятых ими самими; в то время когда привилегированные классы волнуются и беспокоятся из-за прогресса рабочей и крестьянской демократии; в то время когда крупный капитал чувствует угрозу со стороны социальных притязаний и скандалов, которые кишат в нем, как в разложившемся трупе, — тогда ищут людей, способных к борьбе и сопротивлению. И тогда видят, что почти все уже использованы, запятнаны или опорочены; но одно имя осталось, имя министра буржуазной монархии, который построил свою карьеру на нищете трудящихся, который подавил в крови требования рабочих, который изгнал из республики 1830 года республиканский дух. Имя этого министра — в то же время имя крупного банкира, занимавшегося торговлей, ажиотажем и спекуляцией. Таким образом, для дела политической и социальной реакции и для реванша, нетерпеливо ожидаемого находящимися под угрозой бесчестными группами, нашли имя выразительное, но менее дискредитированное, чем те, с которыми связаны скандалы вчерашнего дня.
Жорес беспощадно вытаскивает на свет все грязные дела семейства Перье, на протяжении ста лет грабившего казну, грабившего рабочих, разорявшего ростовщичеством своих буржуазных партнеров. Оказывается, даже загородное поместье нынешнего президента в Пон-сюр-Сене нажито ростовщичеством.
— Это, — продолжает Жорес, — верховный закон всей истории: всякий режим должен иметь свой символ, свой видимый знак, в котором сказывается его душа. Из Франции хотели сделать республику крупных денежных дельцов и ростовщиков; и что же, само место пребывания президента республики, то место, куда он созывает министров и где он подписывает декреты, имение, откуда он обнародывает законы и принимает от имени Франции представителей других народов, это имение добыто ростовщичеством, и, когда Французская республика имеет дело с этой почвой, дух ростовщичества витает над ней.
