Я со своим ведомым Михаилом Галдобиным вышел из боя и устремился вверх. Осмотрелся. Противника не было. Стало быть, надо искать его. Пройдя минуты две курсом на восток и набрав высоту три с половиной тысячи метров, развернулся на юг. Вдалеке угадывался аэродром противника, откуда, по моим предположениям, должны следовать истребители.
В наушниках слышался ритм боя, четкие и спокойные команды. Вот чей-то голос: "Фоккеры". "Фоккеры" сзади". И тут же другой: "Бить их надо!"
"Видимо, откуда-то внезапно появились тупоносые. Неужели я не заметил их?" От этой мысли больно защемило сердце. И вдруг радостный, взволнованный возглас: "Горит! Смотрите, горит!" По всей вероятности, ликовал кто-то из молодых летчиков. Небольшая пауза. И снова чей-то басок: "Разворачивай! "Фоккер" в хвосте. Так. Атакуем!"
Туго ребятам приходится. Вот опять сигнал об опасности. Затем наставительное: "Не давай гаду уходить! Добей его!"
Я представлял сложную картину боя. Очень хотелось быть вместе с товарищами, помочь им, но приказ есть приказ, его надо выполнять. Командующий знает обстановку лучше, чем кто-либо из нас. Едва успел подумать об этом, как метров на пятьсот ниже заметил пару "мессершмиттов", которые шли с набором высоты туда, где дрались наши летчики.
Кроме этих "мессершмиттов" где-нибудь поблизости могли быть еще вражеские самолеты. Поэтому я стал внимательно осматривать воздушное пространство. От яркого солнца слезились глаза. Пришлось приложить руку козырьком, пристально всматриваясь в безбрежные просторы безоблачного неба. Других самолетов пока не было, а та пара, что шла к району боя, не видела нас и все внимание устремила вперед.
Предупредив лейтенанта Галдобина покачиванием с крыла на крыло, что означало: "Внимание!", и маскируясь яркими лучами солнца, я пошел в атаку. За мной неотступно следовал Михаил. Напарник ведущего "месса" немного отстал, и каждую секунду его силуэт все больше заполнял светящееся кольцо моего прицела. Дистанция двести пятьдесят метров. Двести, Еще ближе. Перекрестие прицела лежит на кабине противника.
Немецкий летчик, видимо, ничего не подозревает. Нажимаю на общую гашетку и все огневые точки включились в работу. Длинная очередь прошила фюзеляж, кабину и плоскости фашистского самолета. Беспомощно закувыркавшись, он пошел к земле.
Увлекшись атакой, я выскочил вперед и оказался метрах в двадцати справа от ведущего "мессершмитта". Правее меня шел Галдобин. На какое-то мгновение все три машины оказались в едином строю - в правом пеленге. По недоумевающему, испуганному лицу неприятельского летчика можно было понять, что он не разобрался в создавшейся обстановке. Откуда появились советские самолеты? Что предпринять?
В затруднительном положении оказался и я. Вырваться вперед, - значит, подставить себя под огонь противника, довернуть влево нельзя: трудно маневрировать на таком интервале от немца. "Хотя бы Михаил немного отстал и ударил по нему", - подумал я.
И вдруг послышался голос Галдобина:
- Слева, выше, четверка "мессеров".
Посмотрев вверх, я увидел их. Они шли попарно на удалении трех - пяти километров, с превышением над нами метров восемьсот. В лучах солнца мы были не видны для них, но гитлеровец, который летел рядом со мною и Михаилом Галдобиным, вероятно, сообщил о своем бедственном положении, и четверка "мессершмиттов" скользнула вниз с доворотом. Когда первая пара приблизилась к нам примерно на километр, конвоируемый нами летчик резко рванул свой самолет вверх, к атакующим. Мы поспешили за ним и оказались на встречных курсах с четверкой "худых". Не приняв лобовой, немцы круто взмыли.
Во время атаки мы снова набрали высоту около трех с половиной тысяч метров, но скорость при этом потеряли. Развернувшись сразу же за неприятелем, со снижением начали набирать скорость. Завязался неравный бой. Мы дрались вдвоем против пятерых, не пуская противника к району работы "ильюшиных". В ходе схватки я едва выбрал момент, чтобы доложить Головкову по радио о сложившейся ситуации.
Должен сказать, что лейтенант Галдобин отлично понимал: если фашистам удастся нас разъединить, им легче будет одержать победу над нами. И Михаил держался рядом со мной, искусно выполняя самые сложные маневры. Пожалуй, он даже немного горячился, и мне порой приходилось сдерживать его:
- Спокойно, Миша!
Отбив несколько ожесточенных атак вражеских истребителей, мы услышали доклад ведущего группы штурмовиков:
- Работу закончили, выходим!
"Ну вот и хорошо, - глубоко вздохнув, подумал я. - Теперь надо тянуть домой". У гитлеровцев, однако, были другие намерения. Разделившись на две группы (три самолета и пара), они начали одновременно атаковать нас спереди и сзади. Отбивая их наскоки, мы стремились приблизиться к линии фронта. Там-то наши ребята помогут. Противник, по-видимому, разгадал наш замысел и стал наседать еще более настойчиво.
Отбив очередную лобовую, мы разворачивались на обратный курс и огнем встречали "мессов", атакующих сзади. Так повторялось уже несколько раз. И вот тройка снова устремилась на нас спереди. Один из самолетов опередил другие метров на четыреста. Заметив этот разрыв, мы с Галдобиным немедленно атаковали гитлеровца. Два его напарника стремительно шли вслед за ним, а еще одна пара "мессов" сидела у нас, как говорят, в хвосте.
Исход решали считанные секунды. Вот уже передний немец в моем прицеле. Огонь! Противник открыл ответный огонь и молнией проскользнул над самой кабиной моей машины. Через полторы-две секунды - неизбежное столкновение с двумя "худыми". Нервы напряжены до предела. А у них? Неужели у врага выдержка крепче? Оказывается, нет: не приняв атаки, они с дистанции метров триста пятьдесят взмыли вверх.
Я резко развернул машину на обратный курс через левое крыло. Михаила не было рядом. Что бы это означало? Вероятно, опасаясь губительной атаки сзади идущей пары "мессершмиттов", он развернулся в то время, когда над моей кабиной проскользнул немец, с которым мы шли в лобовую. Да, так оно и было. Галдобин, пытаясь отбить атаку противника с задней полусферы, сам попал под огонь другой пары, проскочившей выше меня.
Сначала самолет Михаила взмыл вверх, пытаясь оторваться от "худых" после их атаки. Затем он потерял скорость и, опустив нос, беспорядочно закувыркался к земле. Помочь ему я уже ничем не мог, слишком далеко находился от него. По сердцу полоснула тревога: "Жив ли? Почему не выбрасывается с парашютом?"
А гитлеровцы, считая, что с моим ведомым покончено, кинулись на меня. Пятеро против одного. Отбиваясь от бешеных наскоков "мессов", я заметил, что Михаилу все-таки удалось выпрыгнуть. Он умышленно совершил затяжной прыжок, иначе фашисты расстреляли бы его в воздухе. На душе стало легче: лейтенант Галдобин жив!
