В Рио мы приехали поздно вечером и, едва устроившись в гостинице, в нетерпении вышли на пустой пляж. Перед нами шумно плескались волны Атлантики. Боже мой, мы в Рио-де-Жанейро!..
Три дня как зачарованные мы бродили по улицам с роскошными дворцами и церквями, гуляли в великолепном, хотя и запущенном парке, где 135 тысяч различных видов деревьев, кустов и цветов; одних только пальм там 900 видов. Поднялись с нашим гидом на самую высокую точку города, к подножию сорокаметровой статуи Христа Искупителя. Оттуда фуникулер перенес нас на другую гору, которая называется Сахарная голова. Как нам показалось, Рио в основном жил прошлым. Новые постройки — это, большей частью отели у пляжей и деловые учреждения. Нам удалось посидеть на знаменитом пляже Копакабана и попрыгать на высоких атлантических волнах. На следующий день океан так разъярился, что подошел почти вплотную к отелям. Гид объяснил: октябрь — это начало весны!
А в Нью-Йорке нас ждала осень. И приятная новость.
По выражению лица администратора госпиталя Мошела я понял, что он хочет мне что-то сообщить.
— Хочу. А ты как догадался?
— По твоей бородатой физиономии.
Он достал из ящика стола конверт:
— Мазл Тов! — То есть «поздравляю» по-еврейски. — Прислали твою лицензию.
Я рассматривал заветную бумагу, а он продолжал:
— Теперь ты полноправный хирург. Босс сказал, что ты будешь директором русской клиники, получая за это 65 тысяч в год, как все заведующие отделами.
Но это было еще не все. Мошел повел меня в кабинет, расположенный через три двери от директорского:
— Босс сказал, чтобы этот кабинет отдали тебе, а комната перед ним — для твоего секретаря. Мы уже дали объявление в газете, что ищем секретаря, владеющего английским и русским. Еще раз — Мазл Тов!
Я остался стоять, оглушенный. В кабинете был только большой письменный стол с телефоном и кресло. Сидя в кресле, я смотрел из окна своего кабинета вдаль, на Даун-таун Манхэттена, с его башнями-близнецами Всемирного торгового центра. Эта величественная картина символически показывала мне, чего я сумел здесь добиться. Я смотрел в окно и ощущал радость победы.
Америка, через многие испытания и трудности, всегда выявляет — кто из иммигрантов чего стоит. Уже близко к шестидесяти годам мне удалось восстановить положение, которое я оставил позади.
Первое, что я сделал, — позвонил Ирине.
— С тобой говорит новоиспеченный заведующий из своего кабинета с видом на Даунтаун. Зарплата заведующего — 65 тысяч, кроме частной практики. Комната секретаря пока пустует, но госпиталь уже дал объявление в газете, ища достойного кандидата.
Слушая ее поздравления, я очень ясно представлял себе радость на ее мордочке. Сейчас начнет делиться новостью с друзьями в лаборатории.
Тут в мой кабинет стремительно вошел Виктор. Он любил производить эффект, но при этом старался не выдавать эмоций. Как ни в чем не бывало, он спросил:
— Ну как Бразилия?
— Все было о'кей, я выступил на открытии от твоего и своего имени, Илизаров сделал блистательный доклад, вроде того, что был у нас. Все прошло хорошо… Виктор, я хочу сказать о другом: спасибо тебе за все. Я не знаю, где был бы сейчас и что делал бы, если б не ты…
— Ну, ну, Владимир, не преувеличивай, ты сам достиг всего своим трудом. Я тебе скажу: я бы этого не выдержал! И экзамен в твоем возрасте не смог бы сдать. Ты доказал мне и всем, на что способен. Так что благодари самого себя. А то, что ты будешь директором русской клиники, так это выгодно госпиталю: на твое имя пойдет много русских пациентов, у них у всех страховка для неимущих, и госпиталю за них неплохо платят. У меня к тебе еще одно деловое предложение: мы теперь станем работать как партнеры. У тебя появятся свои пациенты, но я хочу, чтобы ты продолжал помогать мне на операциях. За это я буду каждый месяц платить тебе… — Он подумал, прикидывая. — Я буду платить тебе пять тысяч из тех денег, что заработаю за операции.
Предложение Френкеля давало мне шестьдесят дополнительных тысяч в год! Конечно, я обрадовался. Но это был не красивый жест, а по-настоящему деловое предложение. Я давно делал основную часть частных илизаровских операций Френкеля, но, пока у меня не было лицензии, числился ассистентом, и он мне ничего не платил. Теперь мое имя будет стоять рядом с его, как второго хирурга. Сумма была небольшой по сравнению с тем, что получит Виктор. Но не мог же я с ним торговаться! К тому же, к нему, профессору с именем, шло намного больше пациентов, чем пойдут ко мне. Предложение Виктора вместе с моей зарплатой заведующего гарантировало 125 тысяч годового заработка, и это помимо частной практики… Все эти расчеты промелькнули у меня в голове быстрее, чем я их здесь описал, — я тоже становился практичным американцем.
Когда он ушел, я перезвонил Ирине.
— Что, тебе дали новое повышение? Или у тебя уже есть секретарша из Голливуда?
— Пока нет, но Виктор предложил мне еще шестьдесят тысяч за партнерство с ним. Как думаешь, справимся?
Что думала по поводу денег Ирина и как она умела с ними справляться — это я знал хорошо. Всю нашу совместную жизнь она управляла семейным бюджетом, я никогда в него не вмешивался. Как полагается мужчине, я был добытчиком, а она, как полагается женщине, — хранительницей домашнего очага. В начале нашей совместной жизни мы были бедными, потом стали состоятельными, потом, переехав в Америку, опять стали бедными. Не просто бедными, но превратились в «пыль на дороге». Ирина тогда работала одна, за мизерную сумму, помощницей частного доктора на богатой Пятой Авеню: открывала двери пациентам, измеряла кровяное давление, но главным образом, занимала их, пока они ждали приема. А мы с сыном учились. И втроем жили мы на ее зарплату, экономя буквально на всем. Но Ирина и тогда умела справляться.
Я помню дни, когда у меня было 25 центов в кармане. Как-то раз я шел по Бродвею и думал, что вокруг, наверное, нет человека беднее меня. Но и тогда я верил, что настанет время — и я опять стану состоятельным. Я верил в это, потому что знал: Америка всегда, рано или поздно, выявляет, кто чего стоит. И вот наконец Ирине вновь предстояло управлять солидным семейным бюджетом. И я радовался за нее не меньше, чем за себя самого, — я достиг этого для нас обоих.
Моими первыми пациентами были в основном русские иммигранты, только что приехавшие в Америку. Их страховка для неимущих полностью окупала расходы госпиталя, но хирургу за операцию доставалось всего 350–500 долларов, тогда как другие страховые компании за такие же операции платили от двух до семи тысяч. Многие американские доктора называют больных с такой страховкой «service patients», что можно перевести как «пациенты в нагрузку», отдавая их на попечение малоопытных резидентов. Медицина — профессия внеклассовоя, но подход медиков к пациентам может оставаться классовым. С этим ничего не поделаешь. И теперь, когда меня сделали директором русской клиники, всех приехавших из СССР просто спихивали на меня. И я лечил их — так, как нужно было для их выздоровления, а не так, как мне за них заплатят. В этом сказывались моя закваска русского доктора добрых старых традиций и бывшее советское неприятие классовых традиций.
