class="a">[297]. Что касается содержательной стороны этих занятий, то, по словам Барченко, созданная им группа в течение двух лет «занималась изучением теории Дюнхор в основных ее пунктах и сравнением с теоретическими основами западной науки» [298].
Естественно, возникает вопрос — в какой степени Барченко владел этой «теорией»? Мы уже говорили, что свои познания в области Калачакра-тантры он в основном почерпнул из бесед с «восточными учителями» — Нага Навеном, Хаян Хирвой и бурятско-калмыцкими ламами во время проживания в буддийском общежитии в Старой Деревне. Скорее всего это были фрагментарные и довольно поверхностные знания, ибо трудно представить, чтобы европеец, к тому же не знающий тибетского языка, мог овладеть столь сложной религиозно-философской системой всего за несколько месяцев. Сами ламы обычно изучают Калачакру в специальных монастырских школах — «дуйнхор-дацанах», где курс обучения длится 4 года. Следовательно, Барченко имел возможность познакомиться с высшим тантрийским учением лишь в самых общих чертах. Но этого ему оказалось достаточно, чтобы обнаружить в тибетской тантре основу утраченных человечеством знаний, того, что он называл Древней наукой. И действительно, в письме Цыбикову А.В. Барченко говорит об учении Калачакры довольно невнятно и туманно. В целом учение характеризуется им как некая «универсальная наука», представляющая «синтез всех научных знаний». Интересно, что сам термин «дуйнхор» (букв. «колесо времени») он оставляет без перевода, тогда как Шварц и Бокий перевели его, очевидно, со слов Барченко, соответственно как «семь кругов» и «семь кругов знания». Такое понятие, однако, не встречается в известной нам литературе Калачакра-тантры. В своей лекции о картах таро Барченко утверждает, что число СЕМЬ — это символ «Великого универсального механизма» божественного творчества, иначе «великого универсального круговорота». А в «Записке для членов ЕТБ» он говорит о семикратной смене цивилизаций в рамках большого земного цикла. Вспомним также о семи окружностях Археометра д'Альвейдра — «ключа ко всем религиям и наукам древности» — и о древней космологической концепции «семи кругов» (небес, миров, сфер), с которой мы встречаемся, например, у Платона и в книгах Гермеса. Вообще же число СЕМЬ облечено большим сакральным смыслом в эзотерической символогии, особенно в учении розенкрейцеров (7 космических кругов или планов, 7 великих логосов, 7 планетарных духов, семеричная конституция человека и т. д.) [299]. Аналогичным образом и у Гурджиева мы встречаемся с понятием 7 космосов или миров. Но в таком случае Барченко, очевидно, увязывал тибетскую тантру с другими оккультными учениями Востока и употреблял термин «дуйнхор» как общее, собирательное имя.
В то же время можно с большой увереностью говорить о том, что в практическом плане самое ценное в этой единой Древней науке для Барченко — это, во-первых, ее «синтетический метод», который, как мы помним, он пытался применять для обработки экспериментальных (лабораторных) данных, и, во-вторых, психотехника («тантрическая созерцательная тренировка»). Конечная цель такой «тренировки» формулировалась им как «индивидуальное совершенствование вплоть до степени возбуждения в себе крестцовой чакры» [300] — то, что на языке йоги называется «пробуждением Кундалини». Мы уже говорили о том, что Барченко, по-видимому, был достаточно хорошо знаком с индийской йогой. Но он также пытался использовать знание о «чакрах» (которые он называет «главными ганглиозными узлами») в своей довольно оригинальной медицинской практике. Э.М. Кондиайн рассказывает такую курьезную историю:
«У меня с 1921 г., после рождения Олега, сделалось расстройство обмена веществ, болело колено 2 года. Меня лечили врачи, но боль становилась все сильнее, не давала спать по ночам, с трудом ходила. А.В. меня вылечил за один месяц чугунным утюгом. Я ложилась на пол на живот между двумя опрокинутыми табуретками. На палке между табуретками подвешивался горячий утюг над моим крестцовым сплетением. Первый раз — в течение 10 минут. Этого оказалось слишком много. Ночью боли у меня усилились и поднялась температура. Уменьшили продолжительность процедуры до 3 минут, прибавляя по одной минуте в день. Остановились на 20 минутах».
Усилия Барченко, направленные на просвещение коммунистических вождей посредством высшего эзотерического знания, оказались столь же бесплодными, как и его попытка связать «больших большевиков» с хранителями Древней науки, пребывающими в Шамбале. Лекции А.В. Барченко, адресованные крошечной группе московских партийцев (заметим, далеко не самых высокопоставленных и влиятельных), сколь бы увлекательными и познавательными ни были, не могли оказать существенного влияния на идеологию большевиков. Теория Барченко о высокоразвитой доисторической культуре должна была казаться откровенной ересью любому правоверному марксисту. Известно, что В.И. Ленин решительно отрицал существование «золотого века» в доисторическую эпоху, утверждая, что первобытный человек был «совершенно подавлен» трудностью жизни и трудностью борьбы с природой [301]. И все же тот факт, что инициатива Барченко совпала по времени с выступлением зиновьевско-троцкистской оппозиции, ставшей кульминацией идеологического брожения в партийных рядах, наводит на мысль: не мог ли А.В. Барченко, столь энергично выражающий в письме Цыбикову свое несогласие с восточной политикой большевиков, быть связан с кем-либо из оппозиционеров? Например, с Л.Д. Троцким?
Напомним, что Троцкий, исходя из своей теории «перманентной революции», резко критиковал в 1927 г. линию партии и Коминтерна в вопросе о китайской революции, как и вообще «безграмотный» бухаринско-сталинский курс в отношении восточных стран. Барченко вполне мог встречаться с Троцким по роду своей новой службы в научно-техническом отделе ВСНХ, куда он перешел из Главнауки в 1925 г. (В том же году Троцкий был назначен председателем коллегии НТО ВСНХ.) У нас нет сведений о прямых контактах между ними, но А.А. Кондиайн в своих показаниях говорит о том, что Барченко был связан в Москве с женой Троцкого, Бронштейн [302]. Г.И. Бокий, со своей стороны, на одном из допросов признался, что всегда был троцкистом и после высылки Троцкого «поддерживал с ним постоянную и тесную связь» [303]. И хотя достоверность подобного «признания» довольно сомнительна, в принципе нельзя исключить того, что Барченко мог передать Троцкому — через его жену или через Бокия — свой «доклад» о «Древней науке», на что вроде бы и намекает Кондиайн.
В одной из поздних работ Троцкого мы находим довольно любопытный пассаж:
«Марксизм исходит из развития техники как основной пружины прогресса и строит коммунистическую программу на динамике производительных сил. Если допустить, что какая-либо космическая катастрофа должна разрушить в более или менее близком будущем нашу планету, то пришлось бы, конечно, отказаться от коммунистической перспективы, как и от многого другого. За вычетом же этой пока что проблематичной опасности нет ни малейшего научного основания ставить заранее какие бы то ни было пределы нашим техническим, производственным и культурным возможностям. Марксизм насквозь проникнут оптимизмом прогресса и уже по одному этому, к слову сказать, непримиримо противостоит
