Распространилась версия и о масонском факторе в расколе редакции. В авторском указателе к книге Н. Берберовой «Курсив мой» (1969) говорится о принадлежности большинства сотрудников «Возрождения» к правой масонской ложе, в то время как сотрудники враждебных «Последних новостей» принадлежали к левой масонской ложе. В прошлом белогвардеец, участник Ледяного похода, а в эмиграции писатель Р. Гуль в мемуарах «Я унес Россию: Апология эмиграции» сообщал о сотрудничестве с «Возрождением» видного масона Л. Любимова. О влиянии масонства в «Возрождении» писал и Ильин в письме к Шмелеву от 22 августа 1927 года: «Вот главное. Вот уже полгода, как редакция Возрождения, в качестве общественно-литературной „высоты“ — штурмуется русским зарубежным масонством. Ныне высота эта взята ими. Это не гипотеза, а результат моих лично проведенных расследований. Взята она на почве пакостной и лжи и интриги. По-видимому, масонский фартук надели и на Гукасова, большого честолюбца и человека-покупателя. <…> За масонство же Семенова ручаюсь совершенно»[274]. Возражая Шмелеву, пытавшемуся внушить Ильину мысль о необходимости национальной газеты, он писал: национальная газета, действительно, нужна, но нет надобности в «масонской симуляции националистической демагогии»[275]. В июне 1930-го он прислал Шмелеву письмо с эпиграммой на «Возрождение»:
Вот масонская тюрьма
Под надзором злого франта…
Малокровие ума,
Худосочие таланта…[276]
Шмелев поначалу в масонство «Возрождения» не верил и называл «масонскую» версию то манией, то позолоченной пилюлей для ушедших, не исключал и инсинуации врагов. Однако позже, в 1930-м, согласился с Ильиным.
Любопытно свидетельство 1992 года Игоря Чиннова, вступившего в масонскую ложу в 1948 году:
«Среди членов Учредительного собрания и Временного правительства масонов было очень много. Среди них — известные люди, такие как Керенский, Милюков, Гучков и др. Многие потом оказались в Париже. Когда я в Париже вступил в масонский орден, я был на низких ступенях и потому не могу сказать, что происходило на собраниях масонов 18 градуса или 33 градуса.
В Париже существовала полурусская-полуфранцузская ложа, которая называлась ложа „Великого Востока“. Она продолжает существовать и сейчас, и в ней представлены в основном бизнесмены. А французская ложа, в которой был и я, принадлежала к ложам „Великого Шотландского Устава“. И там было много русских интеллектуалов, помимо бизнесменов. Были писатели, поэты. Большинство „парижских“ поэтов состояло в этих ложах. Сергей Маковский, Георгий Адамович, Антонин Ладинский. И когда потом, при немцах, были обнародованы списки парижских и русских масонов, парижская общественность была поражена. Оказалось, что среди масонов — цвет русской интеллигенции. По этому признаку — принадлежности к „цвету русской интеллигенции“ — потом набирали тех, кто должен был заменить выбывших по каким-то причинам людей»[277]. Среди вольных каменщиков Чиннов назвал также Михаила Осоргина, издавшего в 1937 году свой роман «Вольный каменщик», графа Дмитрия Александровича Шереметева, бывшего посла Временного правительства в Париже Василия Алексеевича Маклакова.
Вскоре после раскола под редакцией Струве начала издаваться новая парижская еженедельная газета «Россия» (1927–1928), куда перешли покинувшие «Возрождение» сотрудники. О «Возрождении» он писал Бунину 10 декабря 1927 года: «„Возрождение“, конечно, превратилось в торговое заведение, то есть „парламент мнений“, сиречь „свободную трибуну“. Это даже не смена вех, а нечто худшее»[278].
В «Возрождении» усилилась роль В. Ходасевича, который пришел в литературный отдел газеты еще в феврале 1927 года. Эстетические разногласия Шмелева и Ходасевича очевидны, но своей принадлежностью к редакции он во многом способствовали авторитету газеты. Осенью того же года в газете появился Мережковский, вслед за ним — Гиппиус, которая публиковала там статьи под псевдонимом «Антон Крайний». Позже, 26 октября 1928 года, Гиппиус в письме к Ходасевичу пожелала, чтобы «Возрождение» лопнуло. Ходасевич ответил ей 4 декабря 1928 года, и в его письме было искреннее недоумение: почему тысячи людей, читателей газеты, не сутенеров и не проституток, а живущих каторжным трудом, надо выдать под водительство «Последних новостей»?
Появление в газете Мережковского и Гиппиус не обрадовало Шмелева. 19 декабря 1927 года в письме Амфитеатрову он признался в том, что не ожидал их влияния в редакционной политике «Возрождения», однако если они будут полезны газете, он «готов тянуть»[279]. С другой стороны, по приглашению С. Маковского, заведующего литературно-художественным отделом с 1926 года, стал сотрудничать в газете духовно близкий Шмелеву Б. Зайцев, который так охарактеризовал реакцию общественности на свое согласие: «Евреи и Осоргин недовольны, правые — неструвисты приветствуют, струвисты будут ругать, в общем разноголосица…»[280]
Шмелев старался сохранить лояльность по отношению к обновленной газете, публиковал там и художественную прозу, и статьи. Однако его отношения с Маковским были крайне сложными и со временем переросли в ожесточенное противостояние. Поэт, искусствовед, критик, издатель-редактор знаменитого журнала «Аполлон», Маковский сформировался эстетически, да и этически, под влиянием культуры Серебряного века. Как вспоминал о нем Чиннов: «Сановный, осанистый, благожелательный — настоящее „превосходительство“. Самый породистый среди масонов — а там были такие именитые люди, как Шереметев, Вяземский. Но человек скорее не добрый, эгоистичный, черствый, бывал и сварлив. Но зато — обворожительная улыбка, изящество»[281].
Позиции Маковского в литературной критике были весомыми. Насколько он был объективен как ключевая фигура в редакции, судить трудно. Однако как не вспомнить о случившемся в «Аполлоне» осенью 1909 года анекдоте — об истории с Черубиной де Габриак: сначала отказал молодой поэтессе Елизавете Дмитриевой в публикации ее стихов, потом, став жертвой волошинского розыгрыша, заочно, по письмам, увлекся некой Черубиной и ее стихами, не подозревая мистификации; стихотворения покорившей его Черубины де Габриак, то есть отвергнутой им Дмитриевой, были высоко оценены и И. Анненским, и Вяч. Ивановым, и М. Кузминым. И в стихах Черубины, и в ее письмах редактору, и в самой мистификации М. Волошина пародировалось эстетство «Аполлона». Шмелеву Маковский был неприятен, он подозревал в нем страсть к менторству. В отношении Маковского к Шмелеву проявлялся явный снобизм.
