— Через десять дней, Розалия Самойловна, мы все полностью изготовим.
— Через десять дней, сегодня второе — значит, двенадцатого? Ну хорошо, я вам добавлю еще четыре дня — запишем 16 число.
— Нет, Розалия Самойловна, — опять поднялся директор завода, — запишите двенадцатого. К этому времени все будет закончено. Мы отольем слитки и прокатаем их.
— Вот видите, как нехорошо все получилось. Всего-то нужно десять дней, а вы почти полгода ничего не делали.
— Не знали, что это так важно, Розалия Самойловна.
Я стоял и только повторял — мы изготовляли броню.
Если бы я только знал, что это так важно, конечно, принял бы все меры.
Все вызванные к Землячке ушли, мы оставались вдвоем с директором завода. Она нас задержала.
— Вот не ожидала, что может с вами такое случиться! Так теперь-то знаете, в чем дело? Шестнадцатого числа все закончите?
— Розалия Самойловна, — сказал директор, — я вам двенадцатого позвоню и сообщу, что задание полностью выполнено.
— Вы этого не сможете сделать. Завтра я уезжаю в отпуск, меня не будет здесь целый месяц.
Мы пожелали ей хорошего отдыха и ушли. На душе было как-то нехорошо.
Вернувшись в главк, я вызвал сотрудника и сказал:
— Надо срочно получить из наркомата постановление ЦК партии и Совнаркома, — и я назвал ему номер. — Просто безобразие какое-то, что нас не ставят в известность о постановлениях, которые прямо нас касаются. Пришлют бумажку о том, чтобы заказ на завод спустили, и все.
В ответ на мою тираду, наполненную возмущением, сотрудник, к моему удивлению, сказал:
— Зачем нам в наркомат обращаться, это постановление есть у нас в главке. Мы его получили.
— Когда?
— Да уже несколько месяцев назад.
— Так почему же вы мне его не показали? — с гневом обрушился я на него.
— А вы его видели.
— Ну, знаете, глупости не говорите, я еще памяти не лишился. Ну-ка, побыстрее принесите мне это постановление!
Через десять минут передо мной лежал документ, и на нем моей рукой была сделана надпись — ознакомился, число и подпись.
«Как я мог позабыть? Что же я наделал? Во-первых, я ввел в заблуждение Землячку, во-вторых, поставил в неприятное положение Тевосяна».
Я позвонил Тевосяну, но его не было. Надо рассказать все Землячке. Что бы там ни случилось, но надо выложить все, как есть, всю правду. Набрал номер телефона.
— Розалия Самойловна, когда я вернулся в главное управление, то обнаружил, что неправильно проинформировал вас. Постановление нами в главке было получено несколько месяцев назад. Оказалось, что документ не только был у меня, но на нем имеется моя пометка.
…Розалию Самойловну Землячку я знал со студенческих лет. В 1922 году она была секретарем Замоскворецкого райкома партии в Москве. Партийная организация Московской горной академии находилась в этом районе, и мы часто слышали выступления Землячки на митингах и районных собраниях.
Землячка привлекала к партийной работе в райкоме членов партии — студентов Горной академии и всегда находила в них опору. Это были трудные годы, когда в районе кое-где действовали еще подпольные группы меньшевиков и эсеров, а в некоторых партийных организациях подняли головы оппозиционеры всех видов и мастей. Особенно хорошо Розалия Самойловна знала Тевосяна и Фадеева. Тевосян регулярно работал в райкоме, вначале партийным организатором четвертого участка, а затем заведующим организационно-инструкторским отделом. Землячка знала и меня, хотя я встречался с ней не так часто. Тем более мне было тяжело увидеться с ней снова при таких обстоятельствах. Как же все-таки это случилось? Такого со мной раньше никогда не было.
Конечно, и такой нагрузки никогда в жизни тоже не было. Чем только нам в главке не приходилось заниматься! Помимо сложного и разнообразного производства мы выполняли огромный объем строительных работ. К ним привлечены десятки тысяч строителей и монтажников. Случалось, что мы ошибались, делали промахи. Нас поправляли и наказывали, но сознание важности выполняемого дела не оставляло времени для личных переживаний, мы спешили, часто принимали на себя трудные решения. Уже много лет спустя я вспомнил, что в те годы нигде не были зафиксированы права и обязанности директора завода и начальника главка. А могли бы мы их тогда определить? Сомневаюсь. Они в то время еще только складывались. То, что ныне называется чувство ответственности, подсознательно руководило нами…
— Розалия Самойловна, Тевосян совсем здесь ни при чем, это я лично во всем виноват.
— Как же это получилось, а?
— Не знаю.
— Ну что же мне теперь с вами делать? Хорошо, что позвонили. Это очень хорошо. А к шестнадцатому числу все сделаете?
— Вы слышали, Розалия Самойловна, директор завода заверил, что все будет изготовлено к двенадцатому числу. А я со своей стороны приму меры к тому, чтобы не нарушать этого срока. Директор завода очень хороший инженер, по специальности прокатчик, так что ему верить можно.
— Ну, желаю успеха. А с Тевосяном я все-таки поговорю, как же это вы так.
Было ясно, что она сильно расстроена случившимся.
Розалия Самойловна на следующий день уехала в отпуск, а мы принялись за работу по изготовлению злополучных листов. Задание оказалось в действительности значительно сложнее, чем предполагал директор завода. Но наконец ценою огромных усилий заводского коллектива все было выполнено и листы отгружены заводу, который должен был изготовить из них детали для важного оборонительного сооружения.
Тяжелые танки выдержали испытания
Решение о производстве тяжелых танков было принято, и осенью 1939 года первые образцы новых машин были представлены для государственных испытаний. Однажды мне позвонили к концу рабочего дня и сказали, что наутро необходимо к восьми часам быть на месте испытаний, просили сообщить номер машины, на которой я поеду. В половине седьмого я выехал из дома. За городом военные регулировщики флажками указывали путь. На опушке леса, где должны были происходить испытания, новых танков и бронеавтомобилей, уже стояли подготовленные к испытаниям машины. Вскоре подъехали Ворошилов, Вознесенский, Жданов и Микоян. Мне очень нравилась конструкция танка Т-34.
Во время испытаний водитель одного из этих танков повел машину к холму с очень крутым склоном. Я стоял с Ворошиловым и видел, как он забеспокоился.
— Куда же он полез? Ведь машина сейчас перевернется. Ну, разве на такую крутизну можно на танке взбираться?
Ворошилов крепко, до боли сжал мне плечо и не сводил глаз с машины.
