Первая была в Можайске под началом Рязанского архиепископа Иосифа, боярина Д.М. Пожарского и окольничего Г.К. Волконского. Вторая — в Саввино-Сторожевском монастыре близ Звенигорода, под руководством Вологодского архиепископа Макария, боярина В.П. Морозова и думного дворянина Г.Г. Пушкина. Третья встреча была устроена Крутицким митрополитом Ионой (исполнявшим обязанности по управлению Церковью в отсутствие патриарха), боярином Д.Т. Трубецким и окольничим Ф.Л. Бутурлиным в селе Хоро-шове, уже близ Москвы.
За пять вёрст от столицы Филарета «встречали все бояре» (по словам «Нового летописца»), а главное — сам государь «с дворянами и со всем народом Московского государства». Михаил кланялся отцу в ноги, отец кланялся сыну-государю; «многие бо слезы быша тогда от радости у государя царя и у всего народу». Плакал ли Филарет, — летописец не упоминает.
За Каменным городом в Москве митрополита Ростовского и Ярославского встречали с крестами все церковные власти Первопрестольной. В память этого события был заложен храм пророка Елисея (между Никитской и Тверской улицами), установлено ежегодное празднество «большое», объявлена амнистия всем узникам, пребывающим в тюрьмах и ссылке.
Филарет прошествовал в Успенский, затем в Благовещенский собор для поклонения святыням. Но на Патриаршем дворе стать отказался, к великому огорчению устроителен праздника. Посетив сына в царских палатах, митрополит ушёл на подворье Троице-Сергиева монастыря.
Сломать сценарий официального торжества, однако, не может на Руси никто, даже такой человек, как Филарет Никитич. Пока он проявлял свой норов, «власти, и бояре, и всем пародом Московского государства» били челом царю Михаилу Фёдоровичу «со слезами, чтоб он, государь, упросил у отца своего, государя Филарета Никитича, чтоб вступился в православную християнскую веру и был бы на престоле патриаршеском Московском и всея Русин».
«И государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу их челобитье годно было. И пошёл со властьми и со всеми бояры ко отцу своему Филарету Никитичу, и молиша его». Митрополит долго «отпирашеся», ссылаясь на свою старость, на перенесенные скорби и «озлобления», на желание наконец пожить в тишине. Просители умоляли усиленно; Филарет стоял еще твёрже.
Ему сообщили, что более в России нет человека, «достойна быти таковому делу, и мужа во учениях божественных… зело изящна, и в чистоте жития и благих нрав известна. Наипаче же, — подходили просители к сути дела, — и сего ради, яко но плоти той отец царев, и сего ради да будет царствию помогатель и строитель, и сирым заступник, и обидимым предстатель».
Сопротивление Филарета только придавало соли этой церемонии. В конце концов власти напомнили ему о гневе Божьем за сопротивление воле всей земли, Освященного собора и явному Господнему соизволению. Никитич сдался и изволил стать патриархом. 21 июня царское семейство обсудило между собой подробности поставления, а 22—24-го числа оно весьма торжественно совершилось.
Для придания особого блеска церемонии использовали Иерусалимского патриарха Феофана, заехавшего в Москву, по остроумному замечанию летописца, по пути от Гроба Господня в Константинополь. Помимо прочего, Феофан вместе с русским духовенством дал Филарету ставленную грамоту, как бы заново утверждающую патриарший престол в России и право русских первосвятнтелей «поставляться своими митрополитами».
История этой грамоты показывает ещё одну черточку в характере Никитича. Когда в страшный пожар, уничтоживший значительную часть московских архивов, подлинник грамоты сгорел — а было это аж в 1626 г., - Филарет не поленился специально отписать Феофану, чтобы получить от него новую грамоту. Кроме того, он созвал собор русских архиереев, дабы они написали и скрепили печатями свою грамоту вместо сгоревшей.
Никаких, ни наималейших сомнений в законности поставления Филарета патриархом не имелось. Власть семьи Романовых к тому времени была незыблема. Оправданий Никитичу нс требовалось. Но в хозяйстве ничего пропадать не должно было! Одна ставленая грамота — мелочь. Ведь в то же время была проведена огромная работа по восстановлению всех архивов центральных ведомств, для чего на местах были собраны многие тысячи документов. Историки до сих пор благодарны за это Филарету Никитичу.
Глава 9
«ВЕЛИКИЙ ГОСУДАРЬ»
Описывая патриаршество Филарета Никитича, историки пребывают в большом затруднении. Документальных и повествовательных материалов — масса. Живописных сцен и драматических конфликтов — предостаточно. Но подавляющая часть указов отдавалась в России именем царя. Воля патриарха в них лишь иногда упоминалась, хотя, несомненно, присутствовала. Как вообще отделить деятельность патриарха от правления его сына, царя Михаила Фёдоровича? Ведь ограничить круг интересов Филарета церковными делами совершенно невозможно. А рассказ о его государственной деятельности сам собой превращается в развёрнутую монографию о бурной политической истории России 1619–1632 гг.
Ситуация и впрямь сложилась своеобразная. «Великий государь святейший патриарх» по прибытии в Москву из польского плена незамедлительно начал править не только именем «великого государя царя», но и своим собственным. Характерно местническое дело между боярами, в коем сам Михаил Фёдорович изволил заметить, что «он, государь, и отец его государев, великий государь святейший патриарх — их царское величество нераздельно, тут мест нет»![108]
«Нераздельность» отца и сына на троне не только не скрывалась — она всячески демонстрировалась. Как и царь, патриарх имел своих стольников (составлявших его светский двор)[109], свои центральные ведомства — приказы. Он принимал и отпускал иноземных послов (если не делал это вместе с сыном, сидя по его правую руку). Он полновластно правил патриаршими землями (как государь — дворцовыми владениями). Сверх того, многие царские дела решались Филаретом по-своему, и разделить волю отца с желаниями его сыном весьма трудно.
Из обширной переписки Михаила и Филарета (только отец написал 178 писем!) известно, что патриарх мог по своему усмотрению отменять прямые указы царя. По сохранившимся документам дворцового ведомства, патриарх дал 40 пиров, на которых присутствовал государь, чего раньше никогда не бывало, и удостоил своим посещением добрую сотню царских обедов[110]. Встречать Филарета из частных поездок на богомолье бояре выезжали за много вёрст от Москвы, причём он сам писал сыну, какой именно должна быть встреча. И, главное, при всём уважении к царскому сану Михаила Фёдоровича именно Филарет Никитич ощущал себя главой правящей семьи. Переписка с сыном выявляет это с полной несомненностью[111].
