На этом рассказ о деяниях государственных можно было бы завершить, отослав читателя к солидному историкополитическому труду (например, 9-му тому «Истории России» С.М. Соловьёва). Но одно существенное уточнение требуется: правящих персон было не двое, а трое! Третьей по счету, но не по значению в царственной семье была жена Филарета и мать Михаила «великая старица» Марфа Ивановна.
Поправка эта тем более необходима, что в российской историографии сложилось весьма ошибочное представление о роли женщин в общественной жизни допетровского времени. Сказки об их «теремном заточении» и чуть не восточном деспотизме мужчин столь же распространены, сколь и неверны. Это со всей очевидностью показал выдающийся историк русского быта И.Е. Забелин. Он ещё в 1860-х гг. доказал фактами истории, что легенды о «заточении» жён и дев на Руси не подтверждаются ничем, кроме одного примера из жизни царя Алексея Михайловича, внука Филарета[112]. Как раз случай странных отношений Тишайшего царя с его первой женой, смиренной затворницей Марией Ильиничной Милославской, был радикальным отступлением от норм значительной семейной свободы русских жён и девиц, известной нам ещё по «Домострою» XVI в. Впрочем, и сам Алексей Михайлович продержался в своей вере в силу «теремного заточения» только до второго брака, когда молодая царица Наталия Кирилловна Нарышкина легко распахнула двери терема, начала открыто выезжать в город, завела во дворце театр и стала устраивать в нём балы.
Общее правило состояло в том, что наличие отца и мужа ограждало деву и жену от необходимости заниматься публичными делами. В доме дочь, в отличие от сыновей, нельзя было бить и держать взаперти. А жена была полной хозяйкой, госпожой своего двора. Огромное влияние имели знатные дамы и в царском дворце, где госпожой выступала сама царица, а «старые» (больше по знатности, чем по возрасту) боярыни заменяли на женской половине ближних бояр царя, руководивших половиной мужской. Но это были всё-таки внутренние дела дома и двора. Публичными вопросами женщины вынуждены были заниматься лишь при отсутствии ответственного мужчины.
Ещё в Древней Руси «матёрая вдова» до совершеннолетия сыновей имела публичные права мужчины. Матери сохраняли своё влияние и на взрослых сыновей — достаточно вспомнить боярыню Марфу Лошинскую, в замужестве посадницу Борецкую, фактически правившую Новгородской республикой даже при взрослом сыне-посаднике. На вид Великим Новгородом управляли мужчины, а реально — Марфа с её подругами-вдовами, боярыней Анастасией и посадницей Евфимией… Влияние жены и власть матери всегда были сильны на Руси. Но выходили за пределы дома лишь в важнейших для семьи случаях. И тогда мужчинам лучше было не пытаться им противостоять.
Пример Марфы Ивановны, юридически разведенной с супругом обоюдным иночеством и лишенной прав «матерой вдовы» совершеннолетием сына-государя, достаточно красноречив. Её мужчины могли править страной по своему усмотрению до тех пор, пока «великая старица» не изъявляла собственной воли.
Так, она поддержала милых её сердцу сородичей Салтыковых, воспротивившихся в 1616 г. женитьбе царя Михаила Фёдоровича на дивной красавице Марье Хлоповой. Попытки «обнести», т. е. оклеветать невесту перед влюбленным государем, оказались тщетны. Даже Земский собор не смог повлиять на Михаила. Только под давлением матери царю пришлось oтказать невесте и отослать Марью в Нижний Новгород. Михаил был безутешен, однако ждал поддержки от отца.
Инокиня Марфа (Ксения Ивановна, княжна Сицкая), супруга боярина Федора Никитича Романова, мать царя Михаила Федоровича. Художник И. Штенглин
Возвращение из плена Филарета и воссоединение семьи породили у мужчин Романовых иллюзии. Но трогательные письма «свету очей моих, государю и супругу» вовсе не означали смягчения нрава Марфы Ивановны. Великая царица радовалась, что болеет одновременно с Филаретом (у того обострилась подагра). Патриарх в письме к сыну благодарил Господа за то, что Бог «нас обоих (с женой. — Авт.) посетил болезнью; а вам бы, великому государю, об наших старческих болезнях не кручиниться: то наше старческое веселье, что болезни с радостью терпеть». Однако когда тронутый глубокой скорбью сына отец пожелал возвратить ему невесту, Марфа Ивановна жестко отказала даже любимому, исстрадавшемуся в плену мужу!
Целых восемь лет Михаил Фёдорович наотрез отказывался жениться на любой другой девушке кроме Марьи! Под вопрос стало само продолжение династии Романовых. Рассудительный Филарет послал в Нижний Новгород представительную комиссию, убедившуюся, что Марья Хлопова вполне здорова, что её оклеветали Салтыковы. За помеху «государевой радости» тем мало было отсечь головы, но родичей «великой старицы» царь и патриарх осмелились подвергнуть лишь ссылке в имения. Да и то через пару лет простили и отправили на воеводства, одного в Самару, другого — в Чебоксары.
Итак, отец вмешался, правда была восстановлена, клеветники наказаны. Счастливый Михаил ждал встречи с невестой. «Нет! — сказала, по сообщению современника, царская мать. — Не быть ей в царстве перед сыном, если Хлопова будет у царя царицею». Говорят, Филарет тогда сильно укорял сына за его покорность матери. Может, и так, но сам-то патриарх разве мало имел власти? Однако же голоса своего в семье он так и не возвысил. И перед супругой смирился. Хлоповым было объявлено об официальном отказе Михаила от невесты…
Все это не было бы столь знаменательно, когда бы властность Филарета не вошла в пословицу. Он не терпел ничьего влияния на сына, кроме себя и Марфы Ивановны. Он удалял от двора и ссылал даже таких виднейших государственных деятелей, родовитых аристократов, как бояре князья А.В. Лобанов-Ростовский, В.Т. Долгоруков и Д.Т. Трубецкой — герой освобождения Москвы в 1612 г., приближая людей, лично преданных своей особе.
Патриаршество Филарета историк Смирнов метко и многозначно окрестил временем «патриархального абсолютизма». Не то чтобы патриарх принципиально отказывался от сложившихся к его возвращению форм правления, в частности Земских соборов, собиравшихся с воцарения Михаила непрерывно, подряд три трёхгодичных созыва (1613–1615, 1616–1618 и 1619–1622 гг.)[113]. Они его даже заинтересовали. Разумеется, не в качестве высшего государственного органа, способного хоть как-то граничить его с сыном и женой власть. Но всё-таки сразу после торжеств по случаю своего поставления в сан, новый патриарх, «поразсмотрясь о всём в нашем государстве… не отсрочивая», собрал земских представителей для разговора «о земском устроении». «Говорили… — сообщает официальная грамота, — о многих статьях, чтоб в нашем государстве многие статьи поправить к покою и к строенью нашим людям»[114].
