Во всяком случае, представлять дело так, будто Шкваркин создал свои комедии почти на пустом месте, – неправильно. У него были мощные конкуренты. И тем не менее Шкваркин был знаменит, как ни один комедиограф. Не было города, где бы не шли его пьесы.
Представлял в тот далекий сезон Московский театр сатиры и мою комедию «Вагон и Марион». Я был в этом театре «своим». Вот довелось мне присутствовать сперва на генеральной репетиции, а потом на премьере «Чужого ребенка». Спектакль па премьере шел почти на сорок минут дольше, чем на генеральной. Смех, непрерывный смех, смех на каждую реплику, аплодисменты, вызовы автора не только после последнего, но и после второго действия, посредине действия! – удлинили представление на сорок минут. Я никогда не слышал ни на одном спектакле столько смеха и аплодисментов во время действия. Постановщики Горчаков и Корф, конечно, ожидали успеха, но то, что делалось, превзошло их ожидания. Директор театра был так доволен и так улыбался, что можно было подумать, что именно он и написал эту пьесу.
Конечно, значительную, львиную долю успеха следует отнести на долю автора. Но и заслуга театра тут была велика. «Чужого ребенка» поставили действительно достоверно, серьезно, жизненно. Оттого что действующие лица верили в действительность происходившего с ними, всерьез огорчались и переживали мнимые неудачи, было смешно. Было трогательно. Было радостно.
Ведь история Мани, беременность, выдуманная молодой актрисой для того, чтобы вжиться в роль матери незаконнорожденного ребенка, явилась как бы пробой благородства всех действующих лиц комедии.
На маленьком, как бы совсем незначительном факте автор сумел построить комедию характеров, показать то новое, что принесла жизнь. Зазвучала высокая гуманистическая тема отношения к детям в нашей стране. Большинство персонажей, да, пожалуй, все, кроме пошляка и обывателя инженера Прибылева, выдержали трудный экзамен, устроенный им Маней, И вполне оправданно зазвучали в финале слова старого музыканта Караулова, отца юной актрисы:
«Дети, друзья! Жизнь многообразна, огромна… И мы, артисты, художники, первые должны находить в ней и показывать другим прекрасное. Отдадим же внукам нашу заботу, любовь, наши лучшие грустные и радостные песни».
Снова зазвучала тема благородного актера Щукина из «Вредного элемента». Но тут уже она зазвучала в полную силу. Безнадежно влюбленный Сенечка Перчаткин, пылкий Юсуф, ревнивый Костя, Ольга Павловна, «коварная» Маня и ее подруга Рая – уже не условные водевильные персонажи первых пьес Шкваркина. Это образы сложные, с недостатками, с шероховатостями, постигающие жизнь постепенно, но преданные ей бесконечно.
Зрители, пресса, артисты – все с восторгом приняли «Чужого ребенка». Живет он и сегодня и будет жить. Правда, краски несколько потускнели, кое-что кажется наивным, да это и естественно. Все движется вперед, даже театр и драматургия. Для советской комедиографии «Чужой ребенок» явился важным этапом.
Многие комедии, родившиеся в последующие двадцать пять лет, одни в большей, другие в меньшей степени, обязаны «Чужому ребенку», который действительно явился первой зрелой советской комедией-водевилем.
Несколько лет назад, привлеченный афишей одного периферийного театра, приехавшего на гастроли в Москву, я отправился в летний сад Центрального парка культуры и отдыха. Шел «Страшный суд».
Публики было мало, спектакль плох, посредственные актеры усердно комиковали. Видимо, боясь, что юмор Шкваркина не дойдет до зрителя, украшали спектакль фортелями и трюками, столетиями живущими на сцене. Грубо сделанные парики, шаржированный грим, неестественные интонации вдруг превратили советскую комедию в буффонаду семнадцатого века в современных костюмах.
Многие думают, что хорошая, так называемая «репертуарная» пьеса, независимо от игры актеров, все равно будет нравиться зрителю. Поэтому, дескать, она и репертуарная.
На примере «Страшного суда» можно было убедиться, как это глубоко неверно.
На сцене делалось все для того, чтобы заставить зрителя не верить, ни за что не верить тому, что написал драматург. Цель была достигнута.
Начисто были забыты слова гениального русского комедиографа:
«Больше всего надобно опасаться, чтобы не впасть в карикатуру. Ничего не должно быть преувеличенного или тривиального даже в последних ролях. Напротив, нужно особенно стараться актеру быть скромней, проще я как бы благородней, чем как в самом деле есть то лицо, которое представляется. Чем меньше будет думать актер о том, чтобы смешить и быть смешным, тем более обнаружится смешное взятой им роли. Смешное обнаружится само собою именно в той серьезности, с какою занято своим делом каждое из лиц, выводимых в комедии» '.
Все, от чего предостерегал Гоголь, было в этом спектакле. И спектакль скукожился, завял.
Рассказ о том, как некий Изнанкин, для того чтобы не ехать на периферию, дал взятку секретарю одного учреждения, превратился в несмешной и маловероятный анекдот. Хотя что тут маловероятного?
Мне кажется, что «Страшный суд» – последняя комедия Шкваркина, написанная перед войной, – самая острая и сатиричная его пьеса.
Секретаря Блажевича и взяткодателя Изнанкина суд оправдал «за недоказанностью преступления». Но тут-то и началось самое трудное для этих людей – суд их совести. Все летит к черту, все рушится в их жизни – и старые привязанности, и дружба, и любовь. Решили свалить взятку на Анну Павловну Блажевич, жену секретаря: дескать, это ей поднес золотой портсигар ее поклонник Изнанкин, а муж ничего не знал. Но тут начинает ревновать, и в данном случае без всякого основания, жена Изнанкина. А Блажевич, знающий, что это была именно взятка и жена его благородно приняла вину на себя, начинает ненавидеть жену.
Не в силах вытерпеть домашнего ада, терзаемый угрызениями совести, Изнанкин решается пойти в суд и рассказать там всю правду. Как он, Изнанкин, дал взятку, как Блажевич принял ее. Как взвалили они всю тяжесть на невинного человека.
«Идем, Варя, собирай меня в честную дорогу!»
«Неужели опять жизнь налаживается?» – говорит Варвара Ивановна, провожая мужа в тюрьму.
Я мечтаю посмотреть «Суд» в серьезной постановке. Без шаржа, гротеска, в реалистических декорациях. Ну как будто идут «Три сестры». Пожалуй, только тогда эта пьеса будет вызывать сострадание к положительным ее героям, ненависть к лгунам, взяточникам, презрение к слабодушным. Тогда зазвучит по-настоящему сатиричность ее.
Я сознательно назвал эти комедии лирическими. Ибо, несмотря на большое количество комедийных ситуаций, веселых столкновений, сатирических красок, главное в этих четырех комедиях – светлая лирическая струя, любовь. То, что в прежних произведениях Шкваркина иногда излагалось скороговоркой, не раскрывалось, а обозначалось, – здесь сделалось главным…
