«Идем, Варя, собирай меня в честную дорогу!»
«Неужели опять жизнь налаживается?» – говорит Варвара Ивановна, провожая мужа в тюрьму.
Я мечтаю посмотреть «Суд» в серьезной постановке. Без шаржа, гротеска, в реалистических декорациях. Ну как будто идут «Три сестры». Пожалуй, только тогда эта пьеса будет вызывать сострадание к положительным ее героям, ненависть к лгунам, взяточникам, презрение к слабодушным. Тогда зазвучит по-настоящему сатиричность ее.
Я сознательно назвал эти комедии лирическими. Ибо, несмотря на большое количество комедийных ситуаций, веселых столкновений, сатирических красок, главное в этих четырех комедиях – светлая лирическая струя, любовь. То, что в прежних произведениях Шкваркина иногда излагалось скороговоркой, не раскрывалось, а обозначалось, – здесь сделалось главным…
Всегда корректный, чуть даже чопорный, внимательный в разговоре, с резким мефистофельским профилем и едва заметной усмешкой, Василий Васильевич Шквар-кин мало был похож на старого музыканта Караулова или на его двадцатилетнюю дочь Маню. Он совсем не похож и на учителя Страхова, на измученного угрызениями совести Изнанкина, на пытливую девушку Олю или на безнадежно влюбленного Перчаткина. Но в каждом из этих персонажей живет сам автор. Живет, – значит, придает каждому из них какую-нибудь черту своего характера, симпатизирует, ставит себя на их место.
Там, где автор очень далек от своих персонажей, появляются на сцене вынутые из старого сундука драматургии благородные папаши, испытанные мещанки. Это не больше чем рудименты старых водевилей с их совпадениями, несмешными каламбурами, условными недоразумениями (принимают одного за другого или думают, что она это не она, а он это не он), нарочитыми фамилиями (Застрелихин, мадам Самозванцева)…
Я снова перечитал «Весенний смотр», и снова он мне понравился. Нет, раньше в комедиях Шкваркина не было таких сцен, как, например, беседа у глобуса учителя Страхова, соседа его Василия Максимовича и учеников-десятиклассников.
«Василий Максимович(над глобусом). Мальчики, девочки! Вы вступаете в мир. А мир сделан из разных кусков. Так вот, если на вашем пути попадается пыль, мусор, грязь, не ругайте за это землю. В глубине ее – золото, самоцветы, руда. И если осенью вам придется идти по скучным стоячим лужам, вспомните, что в мире бушуют реки, озера, моря…»
Молодые люди, глядя на модель земного шара, мечтают о будущей работе, о путешествиях.
«Люба. Я научусь быть счастливой и постараюсь объяснить детям, что значит это слово».
В комедиях Шкваркина прежде не было сцен, подобных ночной встрече на мосту над Москвой-рекой.
Весна. Половодье. В жизни каждого из действующих лиц происходит нечто весьма важное.
«Сегодня ночью виднее, чем днем», – говорит Василий Максимович, отец Любы, друг Страхова, старик поэт, сочиняющий поэмы и новеллы.
Смешное и грустное, как оно часто и бывает, здесь рядом. Девушка-хромоножка Люба, решившая в эту ночь распроститься с жизнью, вдруг понимает прелесть этой ночи, радость существования, красоту окружающих ее людей.
«Весенний смотр» (в первой редакции комедия была названа «Ночной смотр», что больше определяет сюжет и фабулу пьесы) самая светлая, одухотворенная лирикой и молодостью комедия В. Шкваркина.
Не только в «Весеннем смотре», но и в «Простой девушке», и в «Женихах», и в последних двух героических комедиях очень сильно лирическое звучание. Именно оно делает человечными эксцентрические замыслы пьес. Оттеняет комедийность. Показывает, ради чего и ради кого автор так беспощадно высмеивает все, «что в нас ушедшим рабьим вбито».
Па дворе старого дома, где стоят урны с мусором, среди штабелей дров, ночью встречаются влюбленные.
«Николай выступает из-за дерева. Несколько секунд Николай и Оля неподвижно смотрят друг на друга. Он берет ее за руки. Они медленно входят под арку ворот. Николай резким движением прижимает Олю к груди. Так они стоят неподвижно».
На этом заканчивается первый акт «Простой девушки». Снова любимый автором прием пантомимы. Здесь слова уже не нужны, они лишние…
Маленький эпизод, без которого скучна была бы жизнь простой девушки. И без которой бессмысленно было бы существование на сцене жильцов дома помер восемь.
Кончилась война, и Шкваркин принес в театр имени Вахтангова только что написанную комедию «Проклятое кафе» (называлась она также «Последний день» и «Последний город»).
Доблестные советские войска один за другим освобождают от гитлеровских захватчиков русские города. К воротам последнего, не освобожденного еще города приближаются наши танки. В городе зверствуют фашисты, но часы их уже сочтены. В маленьком кафе на Ивановской улице собираются в ожидании освободителей советские граждане. Они хотят достойно встретить победителей, помочь им поскорее войти в город.
«Что вы теперь делать собираетесь?» – спрашивает у девушки, работавшей в кафе официанткой, старший лейтенант.
«Жить, – отвечает Нюра. – Мы по человеческой жизни вот так истосковались! Зеленой земли хочу, ясного неба… И работать хочу… и работать хочу, и танцевать, и чтобы мне цветы дарили… Ох, я жадная!»
Тема человеческого достоинства всегда занимала Шкваркина. В «Страшном суде» оправданный судом, но измученный послесудебными обстоятельствами Блажевич кричит своему начальнику Пружинину и его супруге:
«Вы что тут людьми прикидываетесь?»
Пружинин пятится к двери, а его супруга, указывая на Пружинина, говорит:
«Это он человеком прикидывался, а я никогда».
В «Проклятом кафе» служит швейцаром бывший куплетист, старик Василий Максимович Градусов. Он говорит буфетчице:
«День, с большой буквы День приближается, Ольга Павловна! Потом это число во всех календарях золотой краской выкрасят. И мы снова людьми станем».
Василий Максимович мечтает:
«…я опять на эстраду вернусь. Ведь обо мне даже в газете писали. Замечательные отзывы были. (Вынимает истлевшую по сгибам вырезку.) Вот! (Читает.) «Все номера прошли с успехом (восторженно), если не считать выступления автора-куплетиста Градусова, которое заставило желать лучшего»…Вы понимаете, какой концерт был, если мое выступление заставило желать лучшего?!
Ольга Павловна. Но вас-то обругали?
Василий Максимович. Пускай ругают. Хоть каждый день, из номера в номер, только бы то время вернулось! Я это сочувственное ругательство как святыню храню».
Так неожиданно, чисто комедийным приемом говорит автор о весьма важных вещах.
