Она надеялась, что Маргерит, Джулия и другие перестанут жалеть ее, потому что у нее нет детей. Она и Эмиль оставили мысль о семье уже давно. Как сказал Эмиль, его романы – это их дети, и вся его творческая энергия ушла на «Ругон-Маккаров», которые на тот момент составляли лишь четыре романа. Иногда она вспоминала воспитательный дом на улице Денфер, когда она сама была практически сиротой – двадцатилетняя цветочница с младенцем, отца которого она почти забыла. Она увидела, что к чепчику ее ребенка прикрепляют кусочек белой бумаги (белой – для девочек) с именем Каролина, ее номером и датой рождения, и смотрела, как ее девочку уносят в большой спальный корпус с надписью на двери: «Мои отец и мать бросили меня, но Господь позаботится обо мне». В год, когда Каролине должно было исполниться восемнадцать, Александрин рассказала Эмилю о своей давно потерянной дочери, и они пошли справиться в журнале смертей и рождений, в котором было записано, что младенец умер в 1859 г. через двенадцать дней после появления в приюте.
Когда они переехали в Медан, она думала, что будет скучать по городу. И она действительно скучала по своим исследовательским экспедициям в «потогонные мастерские» в северных пригородах, гримерные бульварных театров, по их ночным исследованиям Ле-Аль и по вкусному капустному супу, который подавали на заре на углу улицы, рецепт которого у нее был. Она думала об их крошечной квартирке у театра «Одеон» на улице Вожирар, долгих литературных дискуссиях в ночи и их огромных аппетитах. Ей не терпелось обставить новую квартиру на улице Бюссель, которая находилась на расстоянии короткой прогулки от вокзала Сен-Лазар. Но, в конце концов, хотя она часто была не удовлетворена, она сказала себе, что Медан стал полезным разрывом с прошлым. Она обнаружила у себя талант организатора, любовь к сельской местности и катанию на лодке по реке, и ей нравилось, что его старые друзья чувствуют там себя неловко, особенно Сезанн, который делал карьеру на неудаче и всегда был в грязных ботинках даже после целой недели ясной погоды.
Она даже получала удовольствие от управления прислугой. Имея у себя самой за плечами долгие часы работы прачкой и цветочницей, она знала, чего ожидать от слуг. Она знала, как их вышколить и когда увольнять. Ее горничная и швея Жанна Розеро была особенно хорошей служанкой. Как только она увидела эту высокую девочку – застенчивую, но изящную, одетую в модную практичную юбку и блузку с высоким воротником, – она уже знала, что ей понравится обучать ее ремеслу. Жанна потеряла мать, будучи еще маленьким ребенком, и была отправлена в монастырскую школу. Она почти могла бы быть дочерью Александрин. И хотя она выглядела совсем хрупкой, за работой она была энергична и всегда жизнерадостна, даже когда ее хозяйка вела себя деспотично.
Александрин описала качества Жанны Эмилю, и он не возражал, когда она объявила ему о своем намерении взять девушку с собой в Руан, где она хорошо справилась со всей сумятицей летнего отдыха. (Едва ли он мог бы возразить, так как поездка в Руан была его идеей.) Это было за девять месяцев до ужина на Эйфелевой башне. Она все еще была разочарована тем, что после отдыха в Руане Жанна Розеро вручила ей уведомление о своем желании уволиться по «личным причинам», о которых она тактично не спросила. Со всеми важными посетителями и двумя довольно угрюмыми слугами она, должно быть, сочла жизнь в Медане несколько странной. Все равно было неприятно потратить столько времени на обучение служанки, чтобы кто-то другой воспользовался этим.
Они отправились в Пиренеи 9 сентября 1891 г., что было довольно поздно, но он принял решение ехать, сказав, что ему нужен отдых после написания «Ледохода». Она остановилась в процессе упаковки вещей, чтобы написать своей двоюродной сестре:
«Куда мы едем? Ты, наверное, можешь догадаться. Куда я, по крайней мере, хочу поехать, конечно. Это история моей жизни – никогда не иметь того, что я хочу, или получать это только тогда, когда я больше не хочу этого».
Они сели на поезд, идущий до Лурда, и увидели, как калеки отбрасывают свои костыли и сливаются с толпой, а туберкулезников окунают в воду, которую даже самая неряшливая прачка просто вылила бы. Они увидели холодные курорты и зубчатый занавес Пиренеев. Когда они пересекали границу с Сан-Себастьяном, пошел ливень, и все это время они оба чувствовали, что должны быть где-то в другом месте.
На пляже в Биаррице, где они остановились в Гранд-отеле, она поняла, что они выглядят как пара неподходящих друг другу людей, что нормально в их возрасте, но это навеяло на нее грусть и легкую тревогу, но в основном это была грусть. Эмиль стал походить на портрет, который написал с него Мане двадцать лет назад. Дерзкий изгиб его рта был почти злобным. Он носил белые фланелевые костюмы и принимал небрежные позы. Развитие искусства фотографии, которым она сама никогда полностью не овладела, заставляло его вести себя так, словно он всегда готов к тому, чтобы его сфотографировали. Он имел вид человека, который знает, как проводить отпуск в конце сентября. Его можно было назвать почти худым. Конечно, к этому некоторое отношение имела езда на велосипеде, но это также была и его награда за презрительный отказ от потворства их общим желаниям.
Он сложил газету и вытолкнул себя из шезлонга. Он собрался предпринять прогулку в хорошем темпе. Она видела, что его лицо покрыл легкий румянец. Возможно, она задаст ему вопрос позже, а он, вероятно, скажет, что это признак его «нервных недомоганий», которые он приписывал своей непрекращающейся работе.
Когда он ушел, она взяла газету. В ней была большая редакционная статья о евреях. Прошло уже сто лет с момента их освобождения революцией, но теперь, как писал автор статьи, «все зашло слишком далеко и идет не так». Несколько статей были посвящены «будущей войне» с Германией и разрешению французским гражданам въезжать в Эльзас-Лотарингию без паспорта. Лакеи и печатники бастовали, а союз официантов кафе утвердил свое право носить волосы на лице: каждый гарсон в Париже теперь отращивал усы в знак солидарности. Не имеющий ни гроша в кармане австрийский портной, который был доставлен на выставку в деревянном ящике, стал «кафе-концертным явлением» и путешествовал по Европе в качестве «человека-посылки».
Вряд ли что-либо из этого могло изменить настроение Эмиля или вызвать появление румянца на его лице. В газете не было ничего об Эмиле Золя и о его литературных соперниках. На самом деле новости были такими же неинтересными, какими они обычно бывают в отпуске. Газеты старательно сообщали о передвижениях великих герцогинь и принцев. Какая-то куртизанка написала в газету опровержение на заметку, содержащую злонамеренные слухи о браке, которая была напечатана в колонке сплетен, и обвинила их в «женской мести». В провинциях был совершен ряд насильственных преступлений; новые трамвайные линии на улице Гранд-Арме становятся причинами несчастных случаев. Над Ла-Маншем шел дождь, над Парижем было облачно.
