нажитым тяжелым трудом. В отдельных районах местные партийные и советские органы, стараясь угодить Минску, учиняли форменный террор над непослушными крестьянами. Их десятками вызывали в районные центры, запирали в подвалы или другие холодные и темные помещения и держали там сутками, неделями, выбивая согласие подать заявление в колхоз. Изощренной идеологической и психологической обработке подвергались женщины и старики. Машеров стал однажды невольным свидетелем отвратительной сцены. На сельском собрании он делал доклад о текущем моменте. Как водится, после доклада посыпалась куча вопросов, большая часть которых были о сути коллективизации. Он, как всегда, отвечал, в чем был уверен, а именно: колхозы являются единственным и правильным путем для улучшения общего экономического положения страны и для блага самих крестьян.
Неожиданно один пожилой крестьянин бросил колючую реплику:
— От этих благ скоро и ноги протянем…
Не дав закончить старику, из-за стола вскочил кто-то из местного актива и неистово заорал:
— Мы тебя, старый подпевала кулаков, сотрем в мякину, вытурим к черту на кулички!
Машерову стоило большого труда усадить не в меру рьяного райкомовца и хоть в какой-то мере успокоить аудиторию. Однако настроение и тональность собрания уже не могли войти в нужное, спокойное русло. Крестьяне нервничали, перешептывались и явно не хотели оставаться больше в помещении. Пришлось собрание закрыть.
— Зачем вы бросаетесь необдуманными, по сути дела авантюристическими словами? — с горечью спросил Машеров у представителя райкома. Последний сам перешел в наступление:
— А как иначе с кулаками и подкулачниками прикажете поступать, Петр Миронович?
— Во-первых, я никогда в моем нынешнем положении не приказываю,— спокойно объяснил Машеров.— А во-вторых, никогда еще грубость и бестактность не помогли хорошему делу. К тому же вообще не этично повышать голос на старого человека.
— Не целовать же его, Петр Миронович,— держал прежнюю позу райкомовский чиновник.— Нашелся пуп земли…
— До вас, товарищ, не доходит элементарная человеческая вежливость,— вздохнул Машеров — Придется говорить на эту тему в Минске.
Как ни странно, но грубиян и скандалист оказался в роли пострадавшего. Не успел первый секретарь возвратиться в столицу республики, как на него уже была написана кляуза самому Цанаве. Где-то в половине рабочего дня в кабинете Машерова появился юркий подполковник ведомства внутренних дел и с ухмылкой процедил сквозь зубы:
— Вас желает видеть сам шеф.
— Кто именно? — попросил уточнить Машеров.
Подполковник, ничего не говоря, положил на стол конверт и тут же удалился. Петр Миронович с удивлением взял конверт. Он был чистым и не заклеенным. Внутри находилась маленькая прямоугольная синего цвета карточка, на которой значилось: «Тов. Машерову. Вы должны явиться в Министерство внутренних дел БССР». Дальше указывалось время, число и кабинет.
Вполне понятно, что Петр Миронович сразу же доложил о повестке первому секретарю ЦК КП (б) Б.
— Следует сходить,— посоветовал Патоличев и в свою очередь спросил: — А что Цанаву интересует?
— Ума не приложу, Николай Семенович,— ответил Машеров.— Может, кто из секретарей обкомов или горкомов оплошал. Одним словом, не знаю.
— После того, как состоится встреча, зайди сразу ко мне,— попросил Патоличев.
Но этого делать не пришлось, ибо Машерова никто в МВД республики не принял. Цанаву срочно вызвал к себе Берия в Москву. Заместители министра, пожимая плечами, молчали. Лишь через три недели Машерову доверительно сообщили по телефону, чтобы он больше не встревал в разговоры, когда идет речь о классовых врагах социализма — кулаках и подкулачниках.
— На вас, Петр Миронович, по сему поводу есть сигнал из района, учтите,— понизив голос, предупредил звонивший.
Машерову все стало ясно. У него и до этого имелись серьезные разговоры и перепалки с ведомством Цанавы. Резидент Берии в Белоруссии, не признавая и не подчиняясь никому, творил произвол, беззаконие и насилие. Он мог без суда и следствия запрятать любого и каждого в тюрьму. Что практически и осуществлялось. Особенно усерден был Цанава к областному и районному звену партийного и советского аппарата. Ему очень хотелось вставить низовую государственную и партийную власть на колени. Но в партизанской Белоруссии эта акция мало давала плодов, так как на руководящих должностях находились бывшие партизаны, имевшие по две-три высокие правительственные награды. Скомпрометировать и арестовать их было весьма сложно. К тому же партизаны стояли, как и в грозные годы войны, горой друг за друга. Однако, имея за плечами огромный опыт грязных закулисных перипетий, Цанава сумел-таки опорочить несколько честных работников. Этот авантюрист, развратник и подонок откалывал такие номера, что самому фантастическому фантасту не пришло бы на ум. Он, например, сумел чужими руками сварганить известный двухтомник о партизанском движении в Белоруссии и получить за него огромный гонорар.
В издательских архивах сохранилась поучительная и в то же время удивительная объяснительная записка главного бухгалтера на имя директора:
«Вчера на улице полковник и еще двое, схватив меня под руки, грубо втолкнули в легковую автомашину и привезли в какой-то сырой полуподвал с решетками на окнах. Там я просидел более суток. Со мной никто ничего не говорил. Есть и даже пить воды не давали. На другие сутки зашел все тот же полковник и, выругавшись нецензурно, грубо спросил:
— Почему, собака, не платишь деньги за труды моего министра Цанавы?
— Мне никто об этом еще ничего не говорил конкретно,— попытался объяснить я.
— Молчи, собака,— снова закричал полковник и ударил меня кулаком в голову.— Запомни, гнида болотная, и в точности выполняй. Учти, что если проронишь кому хоть слово, то опять будешь здесь или еще похуже.
Потом офицер назвал сумму, которую издательство должно выплатить Цанаве. Эта сумма равнялась почти всему нашему сальдо в банке. Боясь за свою жизнь, я не стал возражать офицеру»…
В общем, издательство выплатило новоявленному автору гонорар, превышающий обычный в десять раз. Жаловаться, естественно, никто не стал.
На имя Машерова шло множество писем о грубости и произволе Цанавы. В одних случаях молодые девушки просили оградить их от нахальных и аморальных вожделений подручных Цанавы, другие сообщали о попрании самим министром советских законов. Один молодой шофер был лишен прав за то, что посмел обогнать автомашину, в которой ехал Цанава. Петр Миронович видел и знал о проделках ставленника Берии, но ничего практически сделать не мог. Все его попытки унять зарвавшегося грузина, как правило, кончались назидательным звонком сверху: «Разберемся сами. Не лезь не в свое дело».
Два раза ему, отбросив элементарные этические нормы, напомнили, чтобы он не забывал о конечном пути своего отца, который умер в местах заключения. Изуверы двадцатого
