На следующий после переезда Чиж уехал «обслуживать» очередную свадьбу. Беременная Ольга осталась наедине с грудой нераспакованных вещей.
— А 8-го марта, — вспоминает она, — по телеку показали «Красотку», эту жизнь американскую. Я сидела немытая, потому что воды не было. Есть тоже было нечего, в магазине продавали только хлеб. И что-то там на кухне происходит — шур-шур-шур…
Утром она обнаружила, что кто-то опрокинул мусорное ведро и разбросал весь мусор. Следующей ночью Ольгу разбудил грохот: кто-то смахнул с кухонного стола пустую трехлитровую банку. Виновника полтергейста обнаружил вернувшийся Чиж. Когда он присел в сортире с папироской в зубах, из дыры в прогнившем углу выглянул пасюк. Большая серая крыса.
На кухне мышка уронила банку,
Смолкла тальянка, Вудсток опустел.
Поистерлись струны хипповской коммуны,
Но все мы помним песню Земляничных Полей.
("Мышка", 1992)
— Первый раз я увидел Вудсток, — говорит Чиж, — когда приехали ребята с Минска и устроили выставку фотографий и видеокассет. Я с ними закорешился и брал на время эти кассеты. Сашка тогда с кровати не вставал. Знакомая барышня приносила ему свой видик, и мы смотрели эту кучу кассет. Я представлял себе Вудсток примерно таким образом. Но чтоб так!.. И что ТАКОЕ вообще могло быть!.. На это у меня даже фантазии не хватило… На другой кассете был концерт Led Zeppelin, и я двинулся мозгами напрочь! «Битлз» — да! Но я худо-бедно их уже видел. Но, как оказалось, я не был готов ни к Led Zeppelin, ни к Вудстоку. Естественно, меня пробило потом на «Мышку», на "Ты был в этом городе первым".
Конкретным поводом для написания "Ты был… " стала смерть знакомого музыканта из Дзержинска, у которого «передоз» наложился на сахарный диабет. "А вообще — это собирательный образ дзержинских музыкантов, которых я похоронил, а их достаточное количество. Все это было очень страшно, и песня написана на полном серьезе".
"И одни говорили, что ты был как Сид Барретт,[78]
А другие, что сгубила игла…
С тобою рядом положили гитару, чтоб не было скучно —
Да будет тебе блюзом земля!..
("Ты был в этом городе первым", 1992).
В месяц Чиж работал на одной-двух свадьбах. Обычно их справляли по выходным в больших цыганских особняках или в арендованных кафе. На «жигуленке» Карафетова арт-бригада выезжала даже в пригороды Ростова. Домой Чиж привозил нежно любимый цыганами коньяк "Белый аист" и деньги, которых хватало, чтобы протянуть пару недель. ("Еду я не брал. Как-то неправильно было авоськами загружаться").
Эта жизнь бродячего лабуха подбрасывала новые сюжеты. Как-то утром Чиж возвращался с очередной свадьбы. В школе напротив их дома отмечали "последний звонок". "И они вытащили на сцену аппаратуру, — рассказывал Чиж, — типа школьный ансамбль. Я сел на кухне, налил пива и написал минут за пять песню — там ни одной рифмы нет. Вспомнил, как мне приписывали роман с учительницей географии. Мы оба были молодыми, и все старые педагоги шептались: учитель музыки с «географичкой» трахаются после занятий — ну скучно же им, вот и придумывали. Я написал "Вечную молодость" как шутку, и тогда представить не мог, что она когда-нибудь станет шлягером".
Самая пронзительная песня того периода, "Такие дела", была написана, когда Ольга лежала в роддоме на сохранении, и Чиж решил ее навестить.
— Я шел и напевал: "Такие дела, брат, любовь!..". Текст я дописывал прямо в роддоме. Сидел на лавочке и судорожно дописывал последние строчки — что-то зачеркивал, вставлял. Ольга прочитала и говорит: "На тебя обидится куча людей".
Больше всего Чижу не хотелось, чтобы новую песню, своего рода эпитафию советскому андеграунду, ассоциировали с "Разными людьми".
— Там есть такие строчки: "Стал делать деньги вчерашний бунтарь и вчерашний борец/ В его уютной квартире есть газ, телефон и вода". И я уже предчувствовал реакцию. Я уже знал, что когда я приду на очередную репетицию и скажу: "Пацаны, я написал песню", мне скажут: "Ну давай попробуем". И когда я начну петь, я точно знал, кто от меня отвернется. Так оно и вышло. Паша Михайленко тогда удачно шел по бизнесу: холодильники, семечки, вязаные носки. И он сказал, посвистывая: "Ну, да… хорошая песня… Чего, будем делать, да?" — "Ну, коли песня написана, давайте сделаем". И вот это чувство вины не покидает меня до сих пор. Я ведь никого конкретно не имел в виду! Самое интересное, что, когда сейчас я ее пою, я примеряю эти строчки к себе, и от этого на сцене просто хохочу. У меня ведь теперь тоже есть "газ, телефон и вода". Но я-то имел в виду другое…
— Многие принимали "Такие дела" на свой счет и обижались, — говорит Чернецкий. — Дошло до того, что Чиж стал предварять ее словами: "Эта песня ни к кому из моих знакомых не относится!".
БЛЮЗ: «БЕЛЫЕ» НАЧИНАЮТ И ВЫИГРЫВАЮТ
"Блюз — это двойная пентатоника: это мажор и минор "в одном флаконе"
(Объяснение выпускника консерватории).
"Играть блюз труднее, чем многие думают. Это очень глубокая музыка, и чем больше я узнаю о ней, тем больше понимаю, насколько она глубока и сколько мне еще учиться. Такое за ночь не приходит. У великих блюзменов вы услышите всю их жизнь в их музыке — не просто ноты на гитаре или губной гармонике. Вы слышите их жизненный опыт. И если вы не прошли через какие-то трудные обстоятельства, — я не думаю, что вы можете просто взять гитару и заиграть блюз. Я думаю, для этого требуется очень многое, и жизненный опыт — обязательно".
(Из журнального интервью Гэри Мура)
Симпатичной приметой Харькова были места, где традиционно собиралась люди из рок-общины. Самым популярным считалась кофейня «Сквозняк» на Сумской. Она славилась отменным "кофе по-восточному" и расположенным рядом фонтаном, где любили плескаться в жару.
Как и в питерском «Сайгоне», на «Сквозняке» всегда можно было встретить знакомые лица. Сюда приносили новые записи, инструменты и сплетни. Здесь, в центре города, назначались все "стрелки".
Именно на «Сквозняке» Чижа познакомили с Александром Долговым. Этот молодой бородач имел репутацию "лучшего блюзмена в дельте Лопани и Харькова" (у слияния этих рек когда-то возник город). Его группа «Дождь», созданная в 1985 году, лихо обыгрывала ритм-энд-блюзовые стандарты вроде "Johnny B.Good" Чака Берри, а сам Долгов как блюзовый гитарист приобрел такую высокую квалификацию, что это даже изумляло — в СССР корневой блюз никогда не был особенно популярен. Вдобавок "вечнозеленые гимны Дельты" стали для Долгова целой жизненной философией: "Блюз — музыка добрая, она вне политики, она для всех. Блюз живет в каждом человеке, как Бог".
