"Hoochie Coochie Man" не был похож на скорбец, на "короткий всхлип о заблудшей жизни", каким часто представляют блюз — в нем ясно слышалась русская удаль и лихость. Собственно, Чиж так и считал: если русский человек напишет блюз, он все равно будет русским по духу.
В этой связи Чиж вспоминает, что в конце 1970-х на «Мелодии» вышла пластинка "Черные блюзы Лэнгстона Хьюза". Советские джазмены, как умели, играли классику блюза, а на их фоне артист Михаил Козаков начитывал переводные тексты. Чиж видел «хьюзовскую» телеверсию, но эрекции она у него не вызвала. Возможно, все дело было именно в текстах. Они рассказывали о чужой, далекой жизни (типа: "Я больше не стану собирать хлопок/Не стану полоть кукурузу…"), а потому особо не «цепляли». Если уж сочинять блюзы, то только о том, что происходит здесь и сейчас. И, разумеется, на русском языке.
Здесь Чиж в корне расходился с Долговым. Выпускник ин'яза университета, тот принципиально пел на английском, поскольку считал, что ритм-энд-блюз — явление "не наше", и на русском не звучит: во-первых, неудобно, во-вторых, нарушается стилистика и энергетика.
Своим "Хучи-кучи меном" Чиж доказал, что это не так. Причем, он не только не нарушил каноны блюза, но даже сумел применить редкий приемчик — "Hoochie Coochie Man" отличался необычным размером.
— Там на две доли такта больше, — говорит Чиж. — Мне на это открыл глаза Долгов. Он сказал, что есть разные школы блюза — чикагская, нью-йоркская и так далее. И одно из отличий вот такое: пока строчка не кончилась — фиг на другой аккорд перескочишь. Логично, не логично — не е**т!.. И когда я сочинял "Хучи-кучи мен", у меня эта фишка вдруг всплыла: "Вот тебе, Долгов! Получи!". И он, когда послушал, сказал: "Сука! Класс!!".
* * *
Старые Музыканты знают: если ты меняешь стиль своей музыки, будь готов к тому, что эта новая музыка начнет потихоньку менять и тебя. Блюз здесь не исключение, и даже наоборот, — самый яркий пример. Блюзмен — это изначально Лидер, ведь блюз, как и джаз, всегда произносится от первого лица. Этому надо соответствовать — и на сцене, и в жизни.
Кроме того, в блюзе безусловно присутствует мистика: только начни играть эту «черную» музыку — и судьба сразу обрушит на тебя кучу неприятностей. Словно испытывает на прочность. Как будто проверяет, есть ли у тебя это самое "право на блюз". Неслучайно один из историков блюза пессимистично заметил: "Если обратиться к биографиям блюзменов, мы увидим, что практически ни один из них не избежал участи бродяги…".
— На шестой день меня выписали из роддома, — вспоминает Ольга Чигракова. — Я была еще не очень здорова после родов и лежала дома. Дашка спала в коляске, Сережа читал на кухне. Было три часа дня. И вдруг затрещало так, что я подумала: всё, на нас валится крыша!.. Я вскочила, схватила коляску — и бегом к выходу. Вместе с Сережкой вытащили коляску на улицу и видим, что ровно по нашу стену свалилась крыша. Весь дом мог рухнуть в любой момент. Меня затрясло. Я до того испугалась, что у меня был настоящий шок…
Взяточник-домоуправ разрешил Чиграковым перебраться в соседний дом. За новую квартиру пришлось платить 20 баксов в месяц. По меркам Харькова — страшно дорого. Но "вторая цыганская", как называли ее Сергей с Ольгой, была действительно хороша — две комнаты и кухня с газовой колонкой, позволявшая всегда иметь горячую воду.
С рождением дочери проблем ощутимо прибавилось: можно во многом отказать себе, но не ребенку. Больших концертов по-прежнему не было, и Чиж начал зарабатывать деньги на «квартирниках». (Если в советские времена такие концерты были органичной формой существования рок-подполья, то при диком капитализме они стали способом физического выживания. Как сказал бы Чернецкий: "За что боролись, на то и напоролись").
Типичный «квартирник» выглядел так: в чью-то квартиру (не обязательно самую просторную) набивались люди, хозяин собирал со всех деньги, передавал Чижу, тот усаживался и начинал петь свои и чужие песни. Эти приватные концерты (если не считать рокерских пьянок, где гитару пускают по кругу) стали для него первым опытом такого рода. И, кстати, весьма полезным.
— Оказалось, что «квартирники» — очень тяжелая штука, — говорит Чиж. — Как ни крути, а часа полтора ты должен отпеть под гитару. И если в бэнде песня звучит шесть минут, то у тебя — две. Следовательно, твой репертуар должен быть больше. И при этом, конечно, надо выкладываться… Мне нравится время от времени играть такие «квартирники», потому что это серьезная проверка — не разучился ли я владеть аудиторией. Это как "вор в законе", который раз в год должен "по понятиям" пойти и самолично вытащить кошелек, проверить пальчики…
Но «квартирники» не могли прокормить семью из трех человек. Если бы не помощь друзей, Чиграковым пришлось бы туго. Возвращаясь с дачи, родители Чернецкого набивали холщовую чижовскую сумку ягодой, картошкой, помидорами и огурцами. Регулярно подбрасывали продуктов и денег Клим с Пашей. Гордеев привез Чижу из Германии замшевую куртку. Чем могли, всегда выручали друзья семьи Лена и Сергей Лактионовы, скромные и душевные харьковские «технари». Разумеется, от голода никто из Чиграковых не пух и голым не ходил. Но была ли такая жизнь "морально комфортной" для 32-летнего главы семейства?..
Питерская знакомая Света Лосева, побывавшая в гостях у Чиграковых, передает свои впечатления:
— Все в Харькове дома, у всех бабушки, холодильники, участки. Даже когда на Украине была полная жопа, худо-бедно все как-то жили. А Чиж — он такой, "в шортах под лопухом". С одной стороны, зал ходит на него не меньше, чем на Чернецкого. С другой стороны, ему на пиво не хватает…
— Ему реально было тяжелее, чем другим ребятам, — говорит Наветный. — Ребята не очень хотели это адекватно понимать. Типа: "Как?! Мы же все в такой же заднице находимся!..". Был бы Серега один, он бы не дергался, наверное. Но была Ольга, семья — надо что-то предпринимать, что-то менять в своей жизни, иметь хотя бы какую-то крышу над головой. А как? Никаких перспектив, вообще ничего…
Скитания по чужим углам, отсутствие концертов и хроническое безденежье вызывали у Чижа приступы депрессии. Справиться с ними было непросто, поскольку переезд на окраину Харькова изолировал его от привычного круга знакомых.
— Если раньше к нам часто приезжали — все были молодыми, могли постоянно тусоваться друг у друга, — говорит Ольга Чигракова, — то потом начали появляться дети, дела, заботы. Добираться к нам нужно было, по крайней мере, час, а то и полтора. Сначала на метро, потом на трамвае, который редко ходил, а то и вовсе не останавливался возле нашего дома — там пешком топать было будь здоров. И постепенно началось не отчуждение, а скорее, отдаление.
