В конце августа Елизавета покинула Вудсток. Двор путешествовал по Бедфордширу и Бакингемширу, вопреки предупреждениям членов Тайного совета и священнослужителей. Эдвин Сандис, епископ Лондонский, 5 сентября писал Сесилу из своего дома в Фулеме, как «в наши злые времена тревожатся все добрые люди, у которых сердца болят от страха, буде варварская измена не прекратится во Франции, но перекинется и на нас». Он заклинал Сесила «поторопить ее величество домой, ибо ее благополучное возвращение в Лондон утешит многих подавленных страхом». К письму епископ приложил бумагу с предлагаемыми мерами безопасности для королевы. В качестве первостепенной задачи он предлагал «немедленно обезглавить шотландскую королеву».[637]
Взгляды Сандиса разделяли многие. Сесил призывал Елизавету последовать совету епископа, уверяя, «что это единственное средство, способное помешать ее собственному свержению и убийству».[638] Как писал из Парижа Уолсингем, ставший свидетелем Варфоломеевской ночи, «можем ли мы подумать, что пожар, вспыхнувший здесь, во Франции, никуда более не распространится?.. Не стоит обманываться… можно с уверенностью утверждать, что два ведущих европейских монарха вместе с остальными папистами намерены вскоре исполнить… решения Тридентского совета».[639] Все боялись, что следующей целью католиков станет Англия.
Роберт Бил, секретарь Тайного совета и шурин Уолсингема, составил документ, озаглавленный «Доклад о великом убийстве в Париже и других местах во Франции». В нем Бил написал об «отвратительном заговоре» католических властей Европы и о стремлении врагов Елизаветы лишить ее жизни.[640] Власть в Париже захватила семья Гиз, родня Марии Стюарт; Испания угрожает всей своей мощью обрушиться на Нидерланды. Настало время, писал Бил, «и не только время», «чтобы ее величество, по здравом размышлении, приняла верный курс [как] для своей безопасности, так и для благополучия страны… Король Франции превратился… в воплощение зла. Принц Конде и адмирал убиты. В Нидерланды назначили испанского наместника. Подобные шаги подрывают силы принца Оранского; скорее всего, он уже никогда больше не сможет поднять голову. Нас лишили друзей за границей, внутри страны раскол и замешательство; невозможно не думать о том, что в столь напряженной обстановке нам не грозит иноземное вторжение (направленное против нас) и мы долго против него продержимся… Главнейшая мера, – продолжал он, – заключается в том, чтобы навести порядок внутри страны, прежде всего разобраться со сторонниками королевы Шотландии и папистами». Бил подчеркивал, что выход у них только один: «смерть Иезавели». Он писал о том, как «…здравомыслящие люди по всей Европе не могут не изумляться тому, как мягко обходится с нею ее величество. Она пригрела на своей груди ядовитую змею».[641]
И все же Елизавета отказывалась даже думать о казни Марии Стюарт.
* * *Здоровье королевы по-прежнему внушало опасения ее приближенным. В начале августа она много охотилась, гуляла и простудилась. Вначале она чувствовала легкое недомогание. Через неделю у нее снова начались желудочные боли, на два дня приковавшие ее к постели. Как сообщал Антонио де Гуарас, «говорят, что она опасно болела одну или две ночи, но теперь поправилась».[642] В конце сентября, переехав в Виндзор, Елизавета снова заболела. Ее болезнь началась в атмосфере страха, когда все боялись иностранной интервенции и католических заговоров в Англии. 15 октября сэр Томас Смит говорил Сесилу: «Ее величеству было так плохо последнюю ночь, что милорд Лестер всю ночь просидел у ее постели. Сегодня утром – хвала Всевышнему! – она чувствует себя прекрасно. Колика прошла. Молю Господа, чтобы Он хранил ее. Мы тревожились ужасно».[643] Сесил тоже сообщал Уолсингему о «сильной тревоге», охватившей всех накануне, когда у королевы «внезапно заболел желудок, а затем ей так же внезапно стало легче после рвоты».[644]
Подозревали, что королева снова заболела оспой; в наши дни стало известно, что повторно оспой не заболевают. Поэтому остается неясным, что было с Елизаветой. В неподписанном письме от 26 октября, адресованном герцогу Альбе, подробно рассказывалось, как «королева тяжело заболела, и считают, что у нее оспа». Пока Елизавета лежала в постели и выздоравливала, ее советники снова решали вопрос о престолонаследии и обсуждали, можно ли, в случае смерти королевы, провозгласить королем одного из сыновей Кэтрин Грей.[645]
Выздоровев, Елизавета написала графу Шрусбери, охранявшему Марию Стюарт. Она поспешила сообщить, что чувствует себя хорошо и, даже если болела оспой, следов у нее на лице не осталось: «На нашем лице начали проступать красные пятна, как будто от оспы, но, слава Всевышнему, вопреки ожиданиям врачей и других, пятна вскоре исчезли, и сегодня, благодарение Богу, у нас не осталось и следа от болезни, так что никто не заподозрит ничего подобного… Мой верный Шрусбери, пусть состояние моего здоровья не печалит вас, ибо, уверяю вас, не будь мое здоровье крепче, чем кажется извне, ни один подданный не поверил бы, что меня коснулась такая болезнь».[646]
Королева сделала собственноручную приписку, в которой повторила главную мысль: «Уверяю вас, не будь мое здоровье крепче, чем кажется извне, ни один подданный не поверил бы, что меня коснулась такая болезнь».[647] Для Елизаветы важно было подчеркнуть, что болезнь не обезобразила ее. В церквах по всей стране читали особые благодарственные молитвы о спасении королевы и страны от врагов: «Боже всеблагой Отец, который в милости Своей даровал нам кроткую и милосердную королеву и являл чудо, спасая ее от многочисленных великих бедствий и напастей, и под ее руководством сохранил нас и всю страну от рукотворных бедствий и ужасных болезней, коими народы вокруг нас были прискорбнейшим образом поражены, смилуйся над ними…»[648]
В случае смерти Елизаветы страну ждали бы неизбежные гражданская война и иностранное вторжение. Многие считали, что от ужасных напастей их спасают благодарственные молебны, изъявления преданности и верности.
Глава 25
Непристойная фантазия
Во время следствия по делу Ридольфи поползли слухи о развращенности Елизаветы и ее отношениях с мужчинами-фаворитами; настроенные против нее католики называли в числе ее любовников и Роберта Дадли, и Кристофера Хаттона, капитана ее гвардии. 29 января 1571 г., когда за соучастие в заговоре с целью убийства Сесила и свержения Елизаветы схватили Кенелма Берни, он на допросе показал, что его сообщник, Эдмунд Матер, сказал ему, что «королева не заслуживает ничего, кроме того, чтобы питать ее непристойную фантазию; она отдаляет тех приближенных, кто не любит наряжаться и душиться, дабы усладить ее изысканный взгляд, и уделяет внимание тем, кто ей по душе, а именно танцорам, то есть лорду Лестеру и мистеру Хаттону, кои, как он слышал, заходят к ее величеству в ее внутренние покои чаще, чем допускают приличия, – если бы она была столь добродетельна и с такими хорошими наклонностями, как о ней говорят!».[649]
